Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Контрольный выстрел

Мария Седых, Итоги, 3.03.2008
Конечно, выбор Виктором Рыжаковым для постановки повести Бориса Лавренева «Сорок первый» не может не удивить. Пожалуй, даже озадачивает. Он, видно, вопросы предвидел и поместил в программке обращение к публике: «Еще раз про любовь», Или как услышать время". Время имеется в виду наше, сегодняшнее, а не то, когда происходит действие, — Гражданская война. По уверению Рыжакова, тот «великий реалистический театр, в котором так убедительно играли „про любовь“, вызывая духовное сопереживание, сострадание всего зрительного зала, уже умер». Мол, любовь есть, а театра для нее нет. Добавив к лавреневскому названию мартыновское Opus Posth. (посмертное сочинение), режиссер заверяет, что отправляет нас в пространство нового времени, «другого театра», а может, и всего жизнеустройства. «Ну вот! Мы начинаем!» — провозглашает он. Что может быть коварнее традиционных восклицательных знаков в конце манифеста? Только сам манифест.

Нет, словами постановщик известных пьес Ивана Вырыпаева — «Кислород», «Бытие N 2», «Июль» — лично мне ничего не прояснил, боюсь, и публику только запутал. Зато сам спектакль, порой излишне надрывный, в иные минуты увлекал свежестью прочтения, гибкими поворотами любовной темы. К тому же отвечал на мои собственные «почему», вполне возможно, Рыжакова вовсе и не интересовавшие. 

Главное «потому» заключается в датах: 1924, 1927 и 1956 — годы написания и осуществления двух знаменитых киноверсий Протазановым и Чухраем. Это даты двух советских «оттепелей» (нэп, собственно, первой и был). История красногвардейки Марютки и белогвардейца Говорухи-Отрока своей человечностью противостояла идеологическим догмам, сближая скромную повесть Лавренева, ну, например, с «Днями Турбиных». На первый взгляд трудно признать в нем будущего автора «Разлома», а на второй — легко найти параллели с аналогичными писательскими судьбами. Расплата последовала одна на всех — потеря таланта.

Если представить себе студента юридического факультета Московского университета, воевавшего в рядах царской армии, дебютировавшего в альманахе символистов и перешедшего на сторону красных, то можно предположить, что автобиографические черты есть в обоих героях повести. А значит, сорок первой жертвой снайперши Марютки стал он сам, в каком-то смысле совершив самоубийство. Мне кажется, этот мотив звучит в финале у актеров Яны Сексте и Максима Матвеева.

Но гораздо ярче звучит мотив первой для обоих любви. И вовсе не той, что сводит мужчину и женщину на необитаемом острове, инстинктивно бросая в объятия друг друга. Водоворот истории не только разлучает, но и сводит тех, кто при других обстоятельствах никогда бы не узнал друг друга. В этом взаимном «удивлении» голых людей на голом острове, в мгновенном открытии каждым самого себя действительно есть упоительно пронзительное чувство свободы. Яна Сексте передает его с неудержимым отчаянием и отвагой. Поверим, что именно так театр слышит наше время.