МХТ им. А. П. Чехова: «Красная Москва» — город-герой. Посмертно

Черный бруствер гардеробного прилавка встал поперек маленькой сцены «Табакерки». За чертой — черно-зеленые вешалки, зрителю они видны «в сечении»: высокие крестовины похожи на братские надгробья воинских кладбищ.

Да еще табличка на каждой: «1-22», «23-44». Кажется — не нумерация вешалок, даты на крестах. Россия, XX век: здесь ратники всех разрядов приказали долго жить?

В глухую роевую тьму уходят шинели и драповые «польта» на вешалках.

А на программках — красный казенный штемпелек: «За ценные вещи, оставленные в гардеробе, администрация ответственности не несет».

Глубина этой соцартовской эпитафии выявится к финалу спектакля.

«Счастливая Москва» (1937) — незавершенный роман Андрея Платонова. Не о городе-утопии, сладко пахнущем всенародными духами и конфетами в кумачовых косынках (в них костным фосфором хрустит мелкий сахарок). Не о небесах с дирижаблями и гипсовой стражей гигантов, пограничников и швей, на фронтонах сталинских новостроек. Не о преисподнем подсознании столицы с багровыми мясными-мраморными блоками станции метро «Проспект мира».

А о женщине — она плоть от плоти этого города. В детдоме ей, сироте-бродяжке ражданской войны, дали гордое имя: Москва Ивановна Честнова.

«Новые люди 1930-х» — командиры, бухгалтеры и изобретатели (Алексей Усольцев, Дмитрий Куличков, Александр Воробьев) — любуются ею беззаветно. Из-под глухого серого сукна их одежд полыхает алое исподнее. Но Москва Ивановна зачарована коммунизмом. Ждет его, точно сонная изобильная российская река ждет бетонного сапога ГРЭС: под ним и будет ей счастье.

И знает Москва Ивановна: коммунизм и «человечья любовь» несовместны.

Москву Честнову играет Ирина Пегова. Цветущая женственность актрисы, ясный взгляд и светлые косы короной, румяная строгость очень русского лица — все ложится в образ. Комсомолка и парашютистка, Москва Ивановна прикомандирована райкомом к военкомату: выявлять дезертиров и беляков. Москва в алой командирской шинели «с разговорами» хмурит брови над канцелярским ящиком: на стальной прут нанизаны пожелтелые учетные судьбы. Москва прикусила белыми зубами химический карандаш, чтоб рассудить дело.

Родина-мать электричества в крепкой краснозвездной портупее, она почти страшна. И так похожа на фронтовую зенитчицу или медсестру, что сердце щемит.

Утопия «семьи народов» и прочих песен из кинофильма «Цирк» — не чужая нам. Что-то осталось: летят георгиевские ленточки над гекатомбами миллионов.

И имя, вымысел безвестного Макаренко 1920-х, борца с беспризорностью по призыву ВЧК (и со святцами по зову сердца), «Москва Честнова», дергает душу.

Миндаугас Карбаускис и художник спектакля Мария Митрофанова (очень хороший сценограф растет!) изучают циклопический монумент 1930-х на ощупь. Тактильно, кончиками пальцев. Это честный и современный способ художественного познания: у нас под ногами — бездна неизученного века. Только глубоко «прокопанная» конкретика (уездного архива или образа времени) приносит плоды. Глобальные и банальные выводы оставим «Московской саге».

Карбаускис и Митрофанова исследуют один шероховатый шов: между ясным белозубым блеском утопии — и измордованной синюшной реальностью. Между райскими вратами привольной ВСХВ — и бараком, где 2 кв. м на душу. Между судьбой «молодого хозяина земли» (были же?) — и «лагерной пылью».

С отменной чувственной точностью комсомольский клуб на сцене переходит в барак, где укрылась у нищего пьющего человечка Москва Ивановна. Ясноглазая нимфа 1930-х, ударница Метростроя изувечена вагонеткой. На топчане, в мучительно неопрятной груде изношенных шинелей (для тепла), под звон жестяной кастрюльки с ячневой кашей нянчит протез — деревянную ногу в галоше.

И грудным, навеки замордованным голосом русской слобожанки ХХ века честит сожителя. Танк эпохи проехал по обоим. Парад 7 ноября продолжается.

Изношенность, нищая замусоренность комнатки с ее пайками, заплатками, слепой и пыльной «лампочкой Ильича», неподъемной ценой новых подметок — так же внятна каждому, как стальной полет Рабочего и Колхозницы. Видели. Знаем.

Этим и обернулась великая утопия. Так и пресекся род Честновых. Какие все же «ценные вещи» оставили мы навеки в казенном шинельном гардеробе СССР с могильными крестовинами вешалок и алыми бантами в суконной тьме?

«Там, грубо говоря, великий план запорот», — обмолвился не склонный к советской ностальгии Иосиф Бродский. Москва Честнова в облике Ирины Пеговой, взволнованно и домовито объясняющая знаменитому инженеру, как нужны колхознику электрические весы, чтоб народное зерно беречь, — из этого плана.

И трудно ею не любоваться. Хоть знаешь все про колхозников и зерно.

?Из суконной тьмы преисподнего гардероба, к черному брустверу-барьеру, надежно отделившему их от зала, выходят герои спектакля. Лающим, костяным звуком, в ритме нервного срыва стучат номерками по доске: чтоб мы их помнили.

Стучат, как очередь, с ночи вставшая за мануфактурой, — по двери райторга.

И над всесоюзным неврозом безнадеги из рупоров задушевно поет Утесов.

Пресса

Телеверсия спектакля «Белая гвардия» (запись 2005 года), ГТРК «Культура», 15.05.2020

Три плюс три сестры, Ольга Фукс, Международный институт театра, 19.07.2018

Шестью сестрами больше, Марина Шимадина, Театр, 17.06.2018

Легкое сдыхание, Алла Шендерова, Коммерсантъ, 14.06.2018

Хорошо посидели, Елена Покорская, Российская газета, 5.06.2018

Научились не орать. А счастья нет, Елена Дьякова, Новая газета, 3.06.2018

Богомолов показал в спектакле «Три сестры» женскую любовь, Алексей Филиппов, News.ru, 31.05.2018

Фоторепортажи с премьеры спектакля «Три сестры», 31.05.2018

В МХТ имени Чехова покажут «Трех сестер» Константина Богомолова, видеосюжет телеканала «ТВ-Центр», 30.05.2018

Телеверсия спектакля Адольфа Шапиро «Вишнёвый сад», 8.02.2015

Рассказ о счастливой Москве, Жанна Филатова, Театральная афиша, 11.2007