Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Если встретишь сам себя, умрешь

Ольга Рогинская, Русский Журнал, 3.03.2004
Пьесу Кэрил Черчилль «Количество» газета «Ивнинг Стандард» признала лучшей английской драмой 2002 г. Обращение Михаила Угарова к этой пьесе знаменательно: в ней осмысляется магистральная для документального театра эстетизация банального.

Поначалу кажется, что Борис Плотников и Максим Виторган разыгрывают на Новой сцене чеховского МХАТа добрую старую английскую комедию, действие которой строится на многочисленных qui pro quo. Солтер, 60-летний вдовец (Борис Плотников), посвятивший жизнь воспитанию единственного сына Бернарда, узнает от последнего о существовании еще девятнадцати «сыновей», появившихся на свет в результате медицинских опытов по клонированию. На протяжении почти всего действия пьесы отец пытается направить его в комедийное русло, то есть вернуть нарушенное «правильное» положение вещей к состоянию нормы. Он предлагает подать в суд на врача, который осуществил эксперимент по клонированию, пытается понять, как можно использовать сложившуюся ситуацию, к примеру, разбогатеть, и т.д. Попытки отца свести всю историю к комедии связана еще и с его желанием избежать ответственности перед сыном и перед самим собой за совершенное в прошлом.

Не дает пьесе остаться комедией сын Солтера Бернард, персонаж, которого играет Максим Виторган, — растерянный, ссутулившийся, нервно теребящий в руках сложенный черный зонтик, — только бы опереться, удержаться, схватиться за что-нибудь. Врачи, осуществившие эксперимент по клонированию, по словам самого Бернарда, нарушили его единственность, ослабили идентичность. В первом действии отец с сыном рассуждают о том, как странно и жутко становится, когда вдруг увидишь себя в камере наблюдения в магазине, или услышишь свой собственный голос на автоответчике… «Говорят, что если встретишь сам себя, то умрешь… Любое количество — это шок».

В первых трех действиях сюжет пьесы развивается по детективному сценарию: сын, обнаруживший, что в мире существует еще девятнадцать таких же, как он - кого? — братьев, людей, «штук» (англ. things) — задает отцу вопросы о его прошлом. Чтобы объяснить сыну, как могли появиться на свет клонированные братья, отцу приходится многое рассказать о себе, объяснить причины своих поступков, признать свою вину. Борис Плотников, исполняющий роль Солтера, не случайно время от времени бродит по сцене с фонарем, как будто выискивая, высматривая что-то (вокруг? в своем прошлом? внутри себя?)

В результате Бернард добивается от отца признания в том, что после смерти жены тот бросает нелюбимого сына и пытается начать жизнь сначала, заполучив с помощью последних достижений медицины такого же точно мальчика, каким был его первый сын в момент рождения. «Я не хотел другого, я хотел такого же», — признается отец в ответ на страшную догадку сына, что он - не просто Бернард, а - младший Бернард. Выходит, он вовсе не подлинный. Он - копия Бернарда старшего. Разница между старшим и младшим лишь в том, что отец подарил младшему ту любовь, которой не испытывал к старшему… И как младший не прощает отцу той нелюбви, так и старший не прощает отцу нелюбви к себе. Младший Бернард покидает отца и уезжает: «Я не чувствую себя… Я просто приду в себя…». А дальше все логично, все предсказуемо: старший Бернард убивает младшего, а затем и сам кончает жизнь самоубийством. По сути, разворачивается сюжет двойничества, в основе которого лежат попытки героя избавиться от своего двойника и обрести утраченное единство личности. Держится этот сюжет на напряженных диалогах-поединках, связанных с отчаянными поисками себя и попытками определить смысл своего существования в мире.

Отличная работа художника Андрея Климова и художника по свету Марии Белозерцевой позволяет зрителям увидеть сюжетную ситуацию несколько иначе. Натянутая в несколько рядов прозрачная синтетическая сетка делит небольшую вытянутую сцену на несколько коридоров. Актеры не могут свободно передвигаться по сцене, им приходится идти по этим коридорам и выходить на новый уровень — ближе или дальше к зрителю — только там, где сетка заканчивается. Кроме того, со стороны зрительного зала кажется, что все происходящее на сцене, скрыто за мерцающим экраном-сеткой. Так иллюстрируются тщетные и старомодные попытки ответить на вопросы, касающиеся реального, подлинного, настоящего. Того и гляди, кто-то из них бросится на эту невидимую сетку — в отчаянии и бессилии, а сетка вытолкнет их обратно. Или сеть сорвется и герой запутается в ней и не сможет вырваться. К счастью, все эти зрительские ожидания остаются нереализованными.

Есть в спектакле и еще один виток развития сюжета, выводящий пьесу за рамки трагедии. В поединок с роком вступает «старый», «ветхий» человек, для которого главной ценностью является собственная единственность и единичность. Но в пьесе появляется и «новый» человек, который и уходит со сцены победителем. Это Майкл Блэк, 35-летний «учитель математики, женат, отец троих детей»… Он один из тех девятнадцати. «Расскажите мне о себе» — просит его старик Солтер. — Что-нибудь личное, из самой глубины вашей жизни". «Я люблю коричневые туфли и банановое мороженое», — сообщает Майкл. А еще он не любит войну, потому что она бесчеловечна. А насчет того, что пробирает насквозь… Ну, вот, например, недавнее открытие: оказывается, у его жены мочки ушей непропорционально велики относительно размеров самого уха. «Вдруг заметишь что-нибудь такое — и прямо западает вдруг…». Это не персонаж антиутопии, а самый что ни на есть ультрасовременный герой настоящего времени. Он совсем не умеет говорить, порождает речь на ходу, импровизирует, высказывая при этом предельно тривиальные общие суждения. Герой нынешних ток-шоу и читатель глянцевых журналов. Его не пугает наличие братьев-клонов — это же забавно, даже прелестно. Майклом руководит совершенно другое чувство: ему интересно.

«Скажите, Вы довольны своей жизнью?», — спрашивает у «сына» старик Солтер. «Да, доволен. Уж извини». Это последняя фраза в спектакле. И это уже не трагедия, а документалистика. Майкл уходит, и на сцене остается отец. Тот, кто попытался начать жизнь с чистого листа, поставив заново свой жизненный сюжет. «Мои поступки не столь тривиальны, как банановое мороженое, и не столь универсальны, как поиски удобного положения в постели», — произносит отец незадолго до ухода Майкла. Это его единственная защита: он не может похвастаться безгрешно прожитой жизнью. Но, во всяком случае, ему есть что о своей жизни рассказать, и это его оправдывает. Он сидит, освещенный светом луны. Вдруг рядом с луной-подлинником загорается еще луна, потом еще и еще, две, четыре, пять, восемь. Потом уже неважно, какая из них была первой и настоящей… Кажется, что спектакль и закончится такой режиссерской шуткой, которая только ярче проиллюстрирует абсурдисткий характер современности. Однако режиссер делает еще один, завершающий ход: в самый последний момент все луны погаснут и снова останется одна. Та самая, настоящая, в свете которой будет сидеть старый человек, сгорбленный, сломанный, наедине со своими муками совести, со своей виной… Человек, сохранивший себя.

Сюжет двойничества, столь популярный в литературе XVIII-XX веков, в наступившем столетии реализуется как сюжет клонирования. Концепция единства и уникальности человеческой личности разрушается на наших глазах. В прошлом столетии эти вопросы проблематизировала культура постмодерна, провозгласившая смерть автора и усомнившаяся в возможности эксклюзивного, оригинального высказывания как такового. Подрыв категории реального оказался возможен в связи с виртуализацией окружающего нас пространства (см. «Шоу Трумана»). Клонирование стало метафорой мироощущения человека сегодняшнего дня.