Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Олег Табаков: «Мы всегда остаемся при своих»

Катерина Антонова, Театрал, 15.12.2008
Читатели нашего журнала назвали МХТ лучшим театром пятилетия. Художественный руководитель театра, лауреат премии «Звезда Театрала» Олег Табаков приехал в редакцию газеты «Новые Известия», чтобы ответить на вопросы журналистов.

- В спектакле «Копенгаген» вы играете Нильса Бора, гения-физика, а как вы относитесь к фильму про другого гения физика — Ландау?

 — Да, у нас действительно есть спектакль «Копенгаген». Это очень сложная драматургия. На сцене три человека: лауреат Нобелевской премии Гайзенберг, Нильс Бор и его жена Маргарет — пытаются прийти к общим выводам, решая тяжелые бытовые, бытийные проблемы — на примерах из ядерной физики. Почти три часа. На этот спектакль мы продаем только партер — 479 мест и держим относительно низкую ценовую политику, то есть учитываем театральную природу этой пьесы и характер публики, которая приходит на «Копенгаген». Знаете, это совершенно особые спектакли, и хочу вам сказать — интеллигентные люди по-прежнему есть в Москве? Меня трогает, как они слушают, не кашляя, как принимают финал. Нет, мы всегда остаемся при своих. А про фильм? Я в своей жизни видел нескольких гениев — Ландау, Шостаковича, Янгеля, который писал свои формулы так: шел по улице в Днепропетровске, за ним — несколько секьюрити. Он выходил из машины, чтоб дойти, скажем, до магазина — хлеба купить, садился на бордюр и начинал записывать что-то на асфальте. Кончалось пространство перед ним — он переходил по асфальту дальше, а охрана перегораживала улицу, чтобы ему было удобнее. А в фильме в этом про Ландау, который был гением, меня зацепило одно: как же можно такое паскудство допускать?! Для кого они делали это кино? Вся эта отвратительная демагогия относительно свободы художников? Забывают только, что эта свобода к настоящим художникам относится, а не к создателям этой картины. Еще Александр Сергеевич Пушкин сформулировал — помните это письмо? — про гения, что он гадок, да не так, как вы. Так и тут.

- Кризис за окном, а у вас и строительство громадное, и планов громадье. Как кризис ударит по театру?

 — Никак не ударит. Это вообще никакого отношения к театру не имеет. В 98-м году — это зафиксировано у меня в записях — увеличился интерес к театру. Театр — это же то, от чего люди не откажутся никогда. Это не путешествие на Гавайи, не ювелирка. Напрячься немножко — и уже можно купить билет? Должен вам сказать, что театр в России в принципе — особая форма удовлетворения духовных потребностей. Если же говорить о строительстве, то новое здание моего театра на улице Чаплыгина к Новому году будет доведено до окончания бетонных работ и будет подведено под крышу. Внутренняя начинка будет готова к концу девятого года. Так что, повторюсь, я надеюсь, что кризис театр не уничтожит. Если говорить о бюджете страны, то ассигнования на культуру в следующем году удвоены по сравнению с годом истекающим. Другое дело, какова будет покупательная способность у людей. Понимаете, и тот и другой театр, которыми я занимаюсь, большой процент своего бюджета наполняют сами. Стопроцентная наполняемость зала у нас. И, могу сказать, зрители настроены посещать театр и дальше. Вот, например, обычно в сентябре зрительский интерес падает — по понятным причинам: лето закончилось, надо на работу, детей в школу собрать, а карман пуст в результате летних забав — так что не до театра. А в этом году во МХТ сентябрь давал не 96 процентов сборов, как обычно бывало, а 99 с хвостиком, да и те полпроцента, которые оставались не проданными, — это «загнутые», оставленные для кого-то билеты.

- В Москве цены на билеты в театр очень высоки. А на гастролях? Там же у зрителей не московская покупательная способность.

 — Я договариваюсь с кем-то из своих друзей-бизнесменов, они проплачивают гастроли театру — это те деньги, которые мы обычно зарабатываем в Москве плюс 15-20 процентов накладных расходов. Дальше в зависимости от покупательных способностей региона устанавливаем цены на билеты. Представляете, когда мы приезжаем за Уральский хребет, когда выходим на сцену, зрители Норильска, Красноярска, стоя, долго аплодируют? Это знаете что значит в переводе на слова? «Что же вы так долго не приезжали?..» Я хочу вас немножко отрезвить. В письмах Немировича часто повторяется одна и та же мысль: «в театр не ходят больные и бедные. В театр ходят здоровые и богатые». Понимаете, все эти наши восклицания о дороговизне билетов — кокетство. Можешь — платишь. Не можешь — не идешь в театр. За любовь, если любишь по-настоящему — платишь.

- Что представляет собой сегодня театральная провинция?

 — Там сложно. Лет двадцать назад было гораздо больше радостей: в Липецке Володя Пахомов, в Челябинске — Наум Орлов. Сейчас пытается что-то сделать Марчелли в Омске, Джангишерошвили в Волгограде, театр во Владивостоке, интересная жизнь в Магнитогорском театре. Я чего-то не знаю, наверное, но я мало, где не был.

- А русские театры ближнего зарубежья?

 — Сами по себе они жить не могут. Я недавно ездил на юбилей Ереванского русского драматического театра имени Станиславского. Помогать им надо — тогда выживут.

- Вы были одним из немногих театральных людей, кто ратовал за театральную реформу, то есть за то, чтобы театр кормил себя сам?

 — Нет-нет, вы неверно меня понимаете. Начнем с того, что выступать за то, чтоб театр кормил себя сам, — было бы опрометчиво. Наверное, я еще мог бы так сказать, отвечая только за себя. Во всем мире драматический театр зарабатывает не больше 25% своего бюджета. Но если окинуть взором 600 с лишним поддерживаемых государством театров Российской Федерации, то, полагаю, не более 14,5 % из них могут себя кормить, ну или пытаются это делать, то есть ведут себя более-менее сознательно. А остальные ведут себя как те самые бревна на реке. Знаете, в моем детстве по весне, когда вскрывалась Волга, с верховьев, с Камы, плыли такие бревна-кругляши — ни налево, ни направо, а прямиком в Каспийское море. Не то чтобы я упрекаю кого-то. Уже 18 лет, как стоит капитализм с нечеловеческим лицом, а мы все вздымаем руки с криками «Что нам делать?!». Это все не к лицу серьезным людям-профессионалам. Хотя у меня к «большим художникам» в принципе настороженное отношение. Я как-то смотрел передачу с Анатолием Васильевым, и его что-то спрашивали, спрашивали, он терпел, терпел, а потом и говорит: «Ну что вы меня спрашиваете, я же с Ним напрямую разговариваю!» Так вот я не из этих, не из тех, кто с Ним напрямую говорит. И к шарлатанам, даже очень талантливым, отношусь как к шарлатанам, а не как к непонятым творцам. Просто потому что мне 73 года, и я много чего видел, а знание рождает печаль?

- Говорят, что гонорары артистов кино сейчас имеют тенденцию к понижению, прежде всего потому, что они были завышены.

 — Я не по этой части, я всегда стабильно много получаю. Так что я не в курсе дела.

- И в театре у вас получают неплохо. Будете понижать, пользуясь кризисом?

 — Ни в коем случае. Это неверно. Надо больше работать, и разумнее и тратить меньше. Знаете, как Солженицын советовал нам, сопливым, в 62-м году: «Надо не зарабатывать больше, а тратить меньше!» До сих пор актуален совет. Применительно к моему театру я могу отметить, что мои требования по сокращению расходов выполняются. Вчера я смотрел очень интересный макет «Пиквикского клуба», так вот спектакль этот будет стоить на треть меньше, чем «Конек-горбунок», который обошелся театру в 24 миллиона рублей. Насчет завышенных гонораров: наверное, вы правы. У меня на этот счет вообще строгий и печальный взгляд. По моему мнению, совсем мало осталось артистов, умеющих играть, способных собирать зал. Театральное искусство, на мой взгляд, — это ведь не что, а как. И когда не умеют играть — грустно.

- А давно не умеют?

 — В начале 90-х это обстоятельство началось, когда наше телевидение закупило огромное количество японской и американской мультипликации — не ручной, а компьютерной. И надо было все это озвучить на русском. Чтобы сделать это, наняли артистов — числом, знаете, поболе, ценою подешевле. Этот процесс до сих пор идет. Кто-то на телевидении спохватывается и приглашает артистов получше. Но в основном, и мы все это видим, на экране процентов на 80 просто произносят слова вслух. С другой же стороны, хочу вас успокоить — всегда так было.

- Вы не боитесь, что телевизор перебьет поток людей, идущих в театр?

 — Нет. Анекдот расскажу. Гиви сдавал экзамен по диалектическому материализму. Профессор его спрашивает:

 — Кто такой Гегель?
 — Не знаю.
 — Кто такой Людвиг Фейербах?
 — Фейербах?.. О, не знаю.
 — А кто такая Роза Люксембург?
 — Слющай, что ты меня спрашиваешь?! У тебя своя компания, у меня своя компания!

Вот поэтому я и не боюсь никаких телешоу. У нас разные компании. 

- Сына ограждаете от телевизора или он у вас что хочет, то и смотрит?

 — Просто я иногда комментирую меру идиотизма, происходящего в ящике, и тогда он застенчиво отказывается от просмотра — вполне допускаю, что до той поры, пока я не уйду, а потом, возможно, продолжает это порочное занятие. Вместе с тем он раза три был на «Днях Турбиных», «Амадее» — так что он все-таки тяготеет к качественному искусству.

- Обмениваетесь впечатлениями после спектакля?

 — Он суров. Я пару раз пытался задать вопрос: «Ну что, как тебе?», и отвечает он примерно так: «Неплохо». После этого второй вопрос задавать уже не хочется.

- В Художественном театре есть законы, которые вы установили и не позволяете нарушать?

 — Когда я оказался перед необходимостью взять театр, у меня не было возможностей просчитать варианты, продумать план действий. Это был с моей стороны чистой воды сентиментальный порыв, обусловленный тем, что мне в этом театре ремесло дали. С Олегом Николаевичем Ефремовым я прожил жизнь, и несмотря на то, что наши отношения не были безоблачными, бывали полосы душевной близости. Я любил и люблю Олега, я знаю о его слабостях и ошибках, но он был и остается моим главным учителем по части театральной этики. Поэтому я не мог не взять МХАТ после его смерти. При этом я понимал, что в театре наличествует грязь, пьянь, и актрисы гасят окурки о батареи. А я за свою жизнь столько этой гадости видел, что примерно месяца за три все это было ликвидировано. Просто увольнял — и все. Меня же никто туда особо не звал. Я не собирался ничье дело продолжать, я не собирался наследовать. Я для Художественного театра стал кризисным управляющим. Я вообще — генерал из ведомства Сергея Кужугетовича Шойгу. Но в Художественном театре я кризисный управляющий, выполнивший взятые на себя обязательства. Никто из проработавших более 25 лет в театре, не уволен. Независимо от того, выходят они на сцену в истекшем месяце или не выходят, я плачу им достойную, превышающую общестатистическую по Москве зарплату. Женщины получают шесть, а в последнее время — семь тысяч в месяц на каждого ребенка. Уходя в отпуск, актеры получают некий конверт, позволяющий им восстановить свое здоровье, потраченное в театре за сезон. Если беда случается — мои друзья дают деньги на операции, лекарства, просто на содержание. Я вовремя увеличиваю и награды, и денежные содержания. 

- И что, друзья даже сейчас, в такие тяжкие времена не престают поддерживать?..

 — Нет! Не перестают.

- Повезло вам на друзей?

 — Ну, и театру повезло. Но никто бы не помогал, если б театр не был успешен.

- Вопрос, как «кризисному управляющему»: а кто вообще разглядел эту вашу хозяйскую жилку?

 — Это никакая не жилка. Я это делаю «на раз». С 70-го года я директорствовал в театре «Современник», а до этого я 14 лет был членом правления, который отвечал за решение административных проблем в театре. Это Ефремов меня на этот порочный путь увлек. Я все рано это узнал. Но это все скучно, административные эти дела. Актер — он же хитрая скотина, он смотрит на мир сквозь призму собственного пупа. Мне в моей жизни не случилось ни продать, ни предать, ни руку протягивать. Они сами мне все давали. Я не могу сказать, я умный, но я хитрый, это же по глазам видно. Как это у Соломона? «Человек должен быть счастлив при том, что он делает». Вот я так и живу. У меня фарт, понимаете? В моей профессии фарт — отнюдь не последняя категория. После войны, мне рассказывали, в Европе банки становились на ноги и норовили в наблюдательный совет заманить хотя бы одного венгра, потому что он приносил фарт.

- И у вас венгр есть?

 — Нет, я в каком-то смысле и сам венгр, потому что я на одну четверть мордвин. А венгры — угро-финской группе принадлежат, как и мордвины. И потом я петляю тут, потому что я вообще-то не Табаков. Моего прадеда, бедного и голодного Ивана Утина усыновили богатые крестьяне Табаковы. И дедушка Кондратий Иваныч уже был Табаков, а тот, Ванька — тот был еще Утин. Мордвин. 

- А вам не кажется, что вы все-таки распыляетесь? У вас столько параллельных дел?

 — Я теряю, как актер. Но, если вы заметили, я успешен в руководстве обоими театрами. А если вы попробуете создать сборную команду драматических артистов в возрасте от 30 до 50 с лишним лет, то половина из них будут мои ученики. Я способный. И как только начну что-то делать плохо — оставлю это и извинюсь. А сейчас еще моя мечта идиота сбывается! Даст бог, весной наберу первый набор театрального колледжа. Ремесленного театрального училища, проще говоря.

- Для кого?

 — Для окончивших девятый класс особо одаренных в театральном отношении детей. Всю Россию объедем и привезем 120 человек, которые в Москве будут участвовать в конкурсе 5 человек на место.

- Зачем вам это?

 — Для себя. Мне надо. Дело в том, что прервалась эстафета моих учеников. В спину Лене Майоровой, Сереже Газарову, Игорю Нефедову, Смолякову, Хомякову, дышали: Сережа Шкаликов, Германова, Зудина, Сережа Беляев. Им в спину дышали: Машков и Миронов. Им в спину дышали — Егоров, Безруков, Шульц, Угрюмов ? А вот девять лет не учу сам — и только в этом году из Школы-студии отловил мальца — Хрипунов его фамилия, он тоже, кстати, из Саратова, — который мне очень-очень понравился. Дело в том, что надо учить для себя. А сейчас часто учат, к сожалению те, кто играть не умеет. И это не только наша проблема, — во всем мире еще хуже.

- Сколько дети будут учиться в вашем колледже?

 — Три года с лишним. Лучшие пойдут в Школу-студию, может быть, на второй курс и начнут дебютировать на сцене. Выигрыш этих двух-трех лет может оказаться решающим! Девица Яблочкина дебютировала на сцене пятнадцати лет. А девица Ермолова — шестнадцати. Это ни с чем не сравнимый выигрыш для сцены.

- А нелучшие куда пойдут?

 — Буду их отсеивать. Отсеивать!.. Ребята, давайте без демагогии. Я когда набираю людей, я их сразу предупреждаю: театр — зона повышенного социального риска, так что знай, куда идешь. Талант — иди на сцену, нет таланта — иди другим путем.