Артисты труппыАртисты, занятые в спектаклях МХТ | Олег Табаков: «Я безнадежно испорченный русский человек!»Ольга Кучкина, Комсомольская правда, 13.02.2009 «Человеку с железной нервной системой в нашем цеху делать нечего», — сказал он однажды. А между тем, человеку публичному, человеку удачи, всенародному любимцу, кажется, должна быть свойственна именно железная нервная система.Какая она у него? «Причина та же?» — Про тебя говорят, что ты любишь носить на брюхе связку ключей — что это значит? — Это было в процессе освоения подвала, который потом назвали «Табакеркой». Тогда надо было контролировать процесс. А когда прибавилось уже это хозяйство — ключи как-то отошли в прошлое. — Ты себя ощущаешь хозяином? Или, скажем, ребенком? — Когда человек говорит про себя, что он ребенок, это означает, что у него сохранилась свежесть ума пятилетнего ребенка или нерастраченное жеманство, не канализированное естественным способом. Ни к той, ни к другой категории не отношусь. Хозяином я себя ощущаю — да. Это выкристаллизовалось, когда меня в 73-м году Министерство культуры вытолкнуло в Великобританию ставить спектакль «Ревизор». — Первая твоя зарубежная постановка? — Да. Почему я туда попал, не стоит объяснять. Возможно, хотели снизить средний возраст выезжающих режиссеров. И вот там я, практически впервые, понял, что все зависит не от вышестоящей организации и даже не от Екатерины Алексеевны Фурцевой, а от тебя самого. Если хочешь, чтобы тебя позвали еще раз, ты должен сделать свою работу качественно, чтобы она долго продержалась в репертуаре. — Это не чувство хозяина, это какое-то другое чувство? — Чувство хозяина своей судьбы — я в этом смысле говорю. Хотя сейчас, по прошествии лет, я думаю, что я никакой не режиссер, а, наверное, очень профессиональный, квалифицированный актер, который может научить какое-то количество других актеров играть хорошо. Это все вместе не называется спектаклем в моем понимании. Но это очень редкое свойство. — Как ты их научаешь? — Просто у меня штампов так много, что я их раздаю. Как Михаил Михайлович Тарханов говорил молодым артистам: у меня шестьсот штампов, а у вас шесть. — Штамп — это ты пронаблюдал за кем-то и сложил в копилку? Или что-то в себе открыл, что-то сделал и запомнил? Скажем, в знаменитой роли молодого Адуева в «Обыкновенной истории», поставленной Галиной Волчек? — Не-ет! Адуев — это такой акт познания? Из идеалиста — в махровые конформисты. Я боюсь показаться патетичным, но это — время, выраженное в человеке. Такое нечасто удается актерам. — То есть когда речь идет о жанре? — Когда речь идет о жанре, я скажу тебе, как я поступал. Первая роль в «Современнике», безусловно принесшая успех, была довольно игривая, в пьесе Блажека «Третье желание». Мне было двадцать пять. Ставил единственный спектакль в своей жизни мой любимый актер Женя Евстигнеев. Как говорится: доверил — и не проиграл. Это было 35-минутное антре, последовательно и подробно рассказывающее, как человек пьянеет. С придуманной мною репризой: причина та же? — Ставшей потом весьма популярной? — Да. И в конечном итоге зрители доходили до мочеиспускания. — Откуда брал? — Это был гибрид из моего тестя, отца Людмилы Ивановны Крыловой, и еще одного соседа, так же, как и тесть, печатающего газету «Правда» по ночам лет пятьдесят. — Ты в детстве был такой маленький Молчалин. Молчалин, а не Чацкий. Санчо Пансо, а не Дон Кихот. Но за жизнь мы кардинально меняемся: в Молчалине каким-то образом прорастает Чацкий, в Санчо Пансе Дон Кихот? — Оль, я не склонен рассказывать об облагораживании моей души. Я отношусь к категории тех мужчин, которые совершают поступки. Я помогаю людям не по директивному регламенту или спущенной сверху рекомендации. В свое время, будучи директором «Современника», я отказал племяннице зампреда Совмина взять ее в театр. И не одной ей. Ну, в силу того, что я был баловень судьбы и довольно молодой директор, это сходило с рук. Или вот недавно показывали по телевидению какой-то телевизионный фильм и в нем неосторожно сказали, что я купил стулья для зрительного зала Дворца пионеров. Я действительно купил эти стулья — я больше не буду к этому возвращаться, — но я об этом не говорил. И о других вещах не говорю и говорить не буду. А те, кто говорят, они у меня? — ?проходят по другому разряду? — Да. Поэтому кем я стал, Господь ведает. Наверное, сочтемся славою, свое место мне отведут. — Но ты никогда не хотел играть Гамлета? — Нет. К слову, и Иннокентий Михайлович Смоктуновский, с его мощным талантом, на мой взгляд, средне играл в одноименном фильме эту роль? — А «Гамлет» в твоем МХАТе тебе нравится? — Я думаю, это незавершенная работа, но мне нравится. — Мне очень нравится. Я совершенно влюблена в твоих молодых актеров. — Я тебе еще скажу про Смоктуновского. Когда мы халтурили в одно и то же время на студии научно-популярных фильмов в Алма-Ата и писали текст, я про сахарную свеклу, а он, по-моему, про поголовье бараньего стада — ах, какие дивные у него были интонации! Понимаешь, дело не обязательно в масштабе роли, которую играет актер?Дело в том, как много он может в эту роль вложить. — У тебя самая масштабная роль — кот Матроскин, всенародный любимец. — А почему нет? У Бориса Бабочкина — Чапаев. Чем Матроскин хуже? Даже, думаю, Матроскин ширше в сознании народа. Потому что дети сменяются, а там все-таки ограниченный контингент. Маршал Лелик Табаков — Когда я попросила тебя о встрече, ты сказал: ничего интересного, я удачник? — Я удачник, выполняющий взятые на себя обязательства. — Меня как раз интересует философия удачи. — Восемь лет назад — в зале 40% зрителей, женщины-актрисы гасят окурки о батареи в гримерных, срач, пьянь, воровство. На приведение в норму понадобилось меньше полугода. — В чем секрет? — В неотвратимости наказания и отсутствии индульгенций. Кто бы ни был, как бы ни был — и так далее. Два сезона понадобилось, чтобы появились аншлаги. — Что это тебе стоило? Тебе? — Я не склонен об этом говорить. На все я положил восемь с половиной лет. Я сократил реализацию своих актерских способностей раза в четыре. За восемь первых актерских лет я снялся в сорока фильмах, в результате чего заработал инфаркт в двадцать девять. Тут, видишь, инфаркта нет… — А давление? — Нормализовал. Четыре ингредиента, и нормально. — Ты, когда маленьким писал папе письма, подписывался: «маршал Лелик Табаков». Этот маршальский жезл так и носил всю жизнь? — Честолюбец? Наверное, честолюбец. Хотя какое честолюбие! Как говорится в одной несовершенной эпиграмме: «Волосы дыбом, зубы торчком, старый м?к с комсомольским значком». Евтушенко — по-моему, про Безыменского. Ну какой безумец мог пойти в этот театр в 2000 году! Ты вспомни? — Лелик, очень много причин, чтобы тебе пойти в этот театр. Твоя любовь и роман всей твоей жизни с Олегом Ефремовым? — Это единственное? Нет, не единственное, конечно. В этом доме мне дали в руки профессию, которая меня хорошо кормила. В этом доме я видел самые удивительные театральные свершения. «Три сестры» Немировича-Данченко? но и руинного состояния «Горячее сердце»? Фантастические работы главного учителя по профессии. Василия Осиповича Топоркова. В «Плодах просвещения» он - профессор Круглосветлов. Верхогляд в смысле науки, Лев Николаевич Толстой пишет профессору Круглосветлову не просто абракадабру, а не знаю что. Но к третьей минуте я себя ловил на том, что я понимаю все, что он говорит. .. — У тебя у самого есть такая роль — Нильса Бора в спектакле «Копенгаген». — Василий Осипович — главный учитель. Хотя и Наталья Иосифовна Сухостав, дочь чешского профессора, руководительница драмкружка в Саратове, тоже, и Олег, конечно — по системе этических координат театра? Василий Осипович приходил, уже совсем пожилой, ширинка иногда расстегнута, и перхоть на пиджаке, а у меня от этого слезы выступали — я так его любил. Он говорил какие-то очень важные вещи на занятиях. А вечером я смотрел спектакль, где он все реализовывал. Вот это и есть самый продуктивный, самый плодотворный способ педагогики. Потому что ремесло наше, оно как у замечательного сапожника — из рук в руки. — А все-таки — что надо для того, чтобы стать удачником? — Чтобы стать удачником, им надо родиться. Если ты спрашиваешь, что надо, чтобы стать конформистом, это совсем другой рецептурный справочник и совсем другой смысл. — Ты человек, принимающий вызовы судьбы? — Да. Ведь в первые года четыре, если ты посмотришь средства массовой информации, что писали! Ну, немыслимо! — А что писали? — Буржуазность? а зачем… а где тайна?.. Писали, что мне дают деньги меценаты, и поэтому все хорошо. Смотри, вот заработанные в поте лица деньги театра — они дают среднюю заработную плату за прошлый месяц. 58,5 тысяч. Это, конечно, с грантом Президента. Я тебе скажу, чем отличается этот театр. Я бы сюда еще и подвал добавил. Здесь наибольшее количество актеров, видеть которых доставляет радость зрительному залу. Так было в «Современнике»? — Олег, но это твоя стезя — тебя всегда укоряют за что-то. В том же «Современнике» укоряли, что ты клоун, еретик, театр гражданские позиции защищает, а ты эпиграммы по этому поводу сочиняешь. Но поскольку ты не любишь о своем благородстве распространяться, я напомню, как, получив предложение сняться в роли Есенина с Ванессой Редгрейв в роли Айседоры, ты поломал контракт, потому что в этот момент театр боролся за свою знаменитую трилогию «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», и ты посчитал нужным быть с театром. — Это идеализм «Современника», его последние спазмы? — Значит ты тоже был идеалист? — Конечно. Я боюсь, что я и до сих пор такой. Просто количество защитных средств, путающих моих оппонентов, прибавилось. Я тебе скажу, в моем фундаменте есть несколько опор: мои дети, в диапазоне от сорока восьми до двух с половиной лет, и мои ученики. Если собрать сборную команду, как говорят американцы, dream team, команду мечты, самых интересных, самых значительных актеров этого помета, от тридцати до пятидесяти, потому что я преподавал двадцать пять лет, думаю, половина будет моих. Почему, собственно, я начал заниматься педагогикой? Потому что очаровательная Люся Крылова, моя тогдашняя жена, родив сына и дочь, не захотела дальше рожать. Если бы она, вслед за моей бабушкой, родившей семерых, двое померли, а пятеро были живы? Утин и «Утятница» — Я тебе еще подскажу, кто твоя опора. Твоя мама-доктор. Твой папа-доктор, похожий на доктора Чехова? — Да, то, что было вывезено из Саратова. Это — защищенная спина. Когда какой-то жизненный удар, я чувствовал, что мама как бы подставляет свою руку. И еще был человек — внучка художника Валентина Александровича Серова, Олечка Хортик. — Ты какое-то время жил у них? — Был нахлебником. Она вправила мне привычный вывих конформизма. — Тогда-то Молчалина мы из себя и удалили?.. — Да. Да. Царство ей небесное. — Как она это сделала? — Путем любви. Я думаю, она меня любила. Понимай, как хочешь. Она была много старше меня. — Я понимаю как надо. Я вообще думаю, что все в мире делается путем любви. — А как же, абсолютно. Это ты совершенно права в своем заблуждении. — Я с некоторым удивлением прочла в твоей книжке «Моя настоящая жизнь», что вы часто совпадали в мыслях с Лилей Толмачевой, не обмениваясь даже этими мыслями, но догадываясь, что они таковы. Лиля — самая светлая душа театра, наивная и чистая, и именно с ней? — Я об этом сказал в первый раз позавчера, на стодесятилетии МХАТа, что я довольно рано узнал так много мерзости, так много дряни театральной и так много прекрасного, возвышенного, нигде больше не встречающегося, что меня уже ничем не удивишь. — Кроме Лили — Александр Володин? — Я ему звонил время от времени и говорил, что я его люблю. До слез. Он очень терялся. Это непривычное? — Хотя казалось бы, чего проще… А ты часто плачешь? — Редко. Но плачу. — Отчего? — Странные, знаешь, вещи. Вот от девочек, которые в Оренбургской губернии погибли в обрушившейся школе. От того, сколько я буду видеть Машку, младшую. Это у меня было с молодости. Я Отомара Крейчу, чешского режиссера, вез по Московской области, дорогу переходила старушка, и я, глядя на нее, заплакал. Он смотрит: ну ты м?к? — Сильно развитое воображение? — Да. Я несколько раз срывался с репетиции, думая, что с мамой что-то случилось — такой импульс, дорисовывающий беду? Знаешь, в детстве мне мой дядя Толя рассказывал: был 18-й год, уже свершился переворот Октябрьский, это было в доме у деда, Андрея Францевича Пионтковского, в городке Балта Одесской губернии. «Балта — городок приличный, городок что надо, нет нигде румяней вишни, слаще винограда». Стук в ворота господского дома, мамин младший брат Толя в нижней рубашке выходит сонный во двор, ему лет тринадцать, вот-вот сломают ворота, и он видит, как старый-старый еврей, с пейсами, бежит, видимо, оттуда, где он прятался в доме моего деда, и с разбегу перемахивает через забор, а высота забора — метр восемьдесят. Этот рассказ мне несколько раз снился? Наверное, это мера страха за свою жизнь? вообще за жизнь? — И мера сверхспособностей, которые включаются? — Я тебе скажу про деда Андрея Францевича — откуда начало двойной бухгалтерии, что ли, эстетико-политической. Бабушка рассказывала, как он, владея с 13-го года островом возле Капри, помимо огромного имения в Балтском уезде, спустя два года и два месяца после Октябрьского переворота умер в своей библиотеке, в своем доме, в своей постели. У Менделеевых библиотеку сожгли, а он - в своей постели, его крестьяне содержали и кормили его? — Почему? — Наверное, делал много добра. — Он поляк? — У меня четыре крови — польская, русская, мордовская и украинская. Я даже не Табаков, я Утин. Потому что на самом деле фамилия по папе — Утины. Бедного Утина Ивана богатые крестьяне Табаковы взяли на воспитание. И дедушка, Кондратий Иванович, отец папы, Павла Кондратьевича, уже был Табаков. — А то была бы не «Табакерка», а «Утятница»? Паша и Маша — Скажи, пожалуйста, ты уже научился быть мужем Зудиной? А Зудина научилась быть женой Табакова? — Да. Я думаю, что рождение Марии завершило не только круг знакомства, но и утверждения себя. Не профессионального, а вот в жизни. Это я думаю о Марине. Что до меня — я довольно рано все понял. По сути дела, такой подарок судьбы! Федор Иванович Тютчев все сказал: «О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней? Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!» Словом, «на старости я сызнова живу». — На какой старости? когда вы встретились, сколько тебе было? — Дорогая моя, когда я решился воспользоваться своим положением профессора, мне было сорок восемь. — Замечательный возраст. — Возраст хороший, я с тобой согласен. — А ей двадцать четыре? — А ей восемнадцать. Нет, это такая? я даже не знаю, с чем сравнить. В советское время был каламбур: «выиграть „Волгу“ по трамвайному билету». — Притирались трудно? — Ну почему, она влюблена была. — Я имею в виду, когда стали жить вместе. — Знаешь, видимо, влюбленность компенсировала многие мои недостатки. — И вот Паша и Маша? Что главное из жизни ты извлек, что мог бы передать им? — Бессмыслица все. Бессмыслица. — Передать ничего нельзя? — Надеешься, что станут интеллигентными людьми, — вот максимум. У Миши Рощина, по-моему, сформулировано: чужое никого не убеждает. — Любовь можешь передать. — Конечно. Конечно. — Много удается перелить в них любви? Часто видишь их? — Стараюсь. Чем старше становишься, тем больше стараешься. То есть я еду после тяжелого спектакля к Машке — я снимаю дачу, чтобы Машке было, где дышать? Я приходил, смотрел на Майю Михайловну Плисецкую, на то, как Володя Васильев танцевал, или Корень, или Бессмертнова, когда она махала своими крыльями в «Легенде о любви» из левой дальней кулисы правой передней кулисе. Это можно, понимаешь, до? до полного мужского восторга дойти. Это то, что американцы понимают на Бродвее, регулярно давая людям радость. — У тебя тоже есть такая радость — «Конек-Горбунок», новая «Синяя птица» для детей и взрослых. — В зрительном зале МХТ больше, чем треть зала, молодые. И ведут себя очень агрессивно: мы здесь, и нам это нравится. Вот это оно и есть — сеять разумное, доброе, вечное. Посильно. То, что театр может. Потому что — что було, то було. И ушло, и не надо делать вид, что вернется. — Подводя итоги? — Ты вспомнила про фильм Карела Райша «Айседора». Были еще возможные повороты судьбы. Один — когда был роман с американской прелестной девочкой из семьи миллиардеров. Она мне говорила: у тебя мечта о театре, а у меня — и называла цифру с такими нулями, которые не папа и не мама, а бабушка ей оставила, — половину тебе, делай свой театр? И второй раз — когда американцы хотели приобрести меня как театрального педагога? — Что помешало? — Это моя земля — моя? Такая тупая, совсем русская какая-то идея. Река Волга? Все, по сути дела, говорит об одном: что я безнадежно испорченный русский человек. Со всеми вытекающими. Даже расшифровывать глупо. — Не будем рассчитывать на дураков, которые не поймут, будем рассчитывать на умных. — Конечно. БЛИЦ-ОПРОС — Что значит красиво стареть? — Достоинство сохранить человеческое. Самоиронию. И уровень воспроизведения профессии. — Какая у тебя главная черта характера? — Оптимизм. — А какая черта характера в других людях тебе нравится? — Вера в лучшее. — Кем бы ты стал, если б не стал актером? — Думаю, мало на что бы я сгодился. Возможно, врачом. — Есть ли у тебя девиз или какое-то правило? — Делай, что должен делать, а там Господь с ним. | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
