Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Искренность важнее профессии

Григорий Заславский, Независимая газета, 14.10.2003
Я посмотрел «Осаду» дважды, хотя все вроде бы понял с первого раза. Поверил Евгению Гришковцу, который убедительно рассказывал, как в импровизации рождался спектакль, когда в большой сюжет каждый добавлял свои маленькие сюжеты, говорил еще, что в списке авторов по справедливости следовало бы перечислить всех занятых в спектакле актеров.
В программке автором назван один Евгений Гришковец. По-моему, справедливо.
Спектакли не были похожи друг на друга, но разница была не в словах, а в общем настроении, которое в первый раз не сложилось, а во второй — было и совпало. У Гришковца — точь-в-точь, как у Самойлова: война, беда, мечта и юность. И это все в него запало и очнулось теперь, на Малой сцене МХАТа имени Чехова.
В списке действующих лиц — Ветеран (Сергей Угрюмов и Виталий Хаев), Юноша (Павел Ващилин и студент школы-студии Олег Соловьев), Первый воин (Андрей Смоляков и Игорь Золотовицкий), Второй воин (Валерий Трошин), Третий воин (Александр Усов), а также Икар, Богиня, Высшие силы, они же - музыканты (скрипка, флейта и барабаны).
Самое заметное текстуальное расхождение касалось речи Первого воина: Смоляков, обращаясь к осажденному городу, кричит, что положение окруженных «кастратофическое». У Золотовицкого — другие шутки. В остальном текст совпадает до междометий. 
Конечно, нужно обладать большой наглостью, чтобы затеять это самодеятельное предприятие на академической сцене Художественного театра. Чтобы выйти к публике и обаятельно предупредить, что с большой сцены будет иногда доносится музыка. Там, мол, играют «Амадея», а Моцарт писал громкую музыку. А «у нас свои музыканты. Не хуже». Своих актеров Гришковец называет в программке «прекрасными и азартными», сценографию — «изящной и современной», а музыку — «чудесной, живой».
Конечно, нарочно. Случайно у Гришковца никто даже лишнее «мня» не промямлит. При этом «мня» в устах Ветерана не нуждается в пояснении, оно говорит и про жизнь, и про смерть, про прошлое и про то, что оно по всем статьям проигрывает настоящему. Что аккуратнее надо быть с людьми. И что побеждает тот, у кого сильнее дух. Это «мня» — про то, про что всегда говорил и говорит Гришковец, и о чем многословный Лермонтов написал целую поэму «Бородино»: богатыри не вы?
«Осада» — самый дорогой спектакль по Гришковцу (из имеющихся в наличии). Художник Лариса Ломакина выстроила шикарную большую песочницу. Над песочницей висит квадрат звездного неба, а за нею — портик с колоннами, дальше — волны, которые в нужный момент приходят в движение. Облака проносятся над сценой, молнии летают. С молниями связана одна из самых сильных сцен — нечто вроде этюда на тему смерти: один из воинов пишет письмо, видит молнию и воспринимает ее как знак скорой встречи с родными, а выходит, что это — знак его скорой смерти. Богиня протягивает ему стрелу, он берет ее, вертит в руках и не понимает, что значит этот подарок. А все вокруг — понимают и обнажают головы. И уходят, оставляя его одного.
Песочницы достаточно, чтобы развернуть осаду Трои, и Гришковец без особых усилий распределяет в ней мифологические подробности и героев (хватало же ему прежде тазика с водой для описания большой морской битвы!). и все, чем обычно «кичатся» легенды и мифы, приложимо к Гришковцу: и мимесис, и катарсис. 
Узнаваемы не слова, которых стесняется или в которых сомневается автор. Узнаваемы ситуации и положения: хмурый Ветеран, снисходительный Юноша, почему-то вынужденный сидеть и слушать. Он относится к Ветерану, как к сказочнику, тем более что рассказы его действительно таковы. А потом он пересказывает то же самое своими словами. Про то, как кто-то кому-то вычистил какие-то конюшни. Или- кто-то кому-то помог закатить в гору камень? Каждый пересказ по новой обкатывает известный миф, оставляя один голый остов — вроде того портика, что стоит в глубине сцены, где вместо колонн — одни деревянные балки. Иными словами — испорченный телефон.
Взявшись разбирать игру актеров, поймешь, что почти каждый в отдельности играл хорошо: интеллектуал Ахилл в исполнении Александра Усова, оба первых воина — и Смоляков, и Игорь Золотовицкий. Сергей Угрюмов, игравший в «Городе» Гришковца, держится свободнее: в его игре чувствуется опыт этой петляющей речи, где слова пасуют перед чувствами и ощущением чего-то наиважнейшего. Узнаваема и невнятица солдатской речи, и состояние человека, который не может найти себя в мирной жизни и потому кутается, как в шинель, в свои боевые воспоминания. 
Невнятный лепет, сложенный из пауз и междометий, — то, что театром в полном смысле назвать нельзя. Здесь подобает употребить вездесущее «как бы», поскольку Гришковец — не столько актер и тем более не режиссер. Он - человек, который говорит с людьми. Он нашел удачную середину на полпути между конферансье и священником.
Когда разговор заходит об исповеди, к которой так или иначе апеллирует любой текст Гришковца, исповеди — либо же рефлексии на тему собственного своего опыта, категория качества отпадает сама собой. Важнее поговорить об интонации, духе времени и пр. Не обязательно воевать, чтобы разделить печаль по поводу того, что «мы думали, что победим и все будет хорошо, а не нормально». Когда говорится такое, неважная речь идет не в минус, а в плюс, потому что в таких текстах искренность важнее профессии.