Режиссеры

Александр Калягин рассказывает про Олега Ефремова, раздел МХАТа, рождение театра “Et cetera”

Александр Калягин, Из книги «Александр Калягин», 2002
В моем архиве сохранилось письмо, которое я написал Ефремову из больницы в 1985 году. У нас были гастроли в Польше со спектаклем «Так победим!», А я только переболел пневмонией, но, чтобы не подводить театр, играл. После этого открылся хронический бронхит, меня положили в московскую городскую клинику № 57 к доктору Чучалину. В той же больнице и у того же доктора будет лежать Ефремов незадолго до смерти. В письме я писал, между прочим: «Ваши обвинения в мой адрес насчет эгоизма, эгоцентризма в отношении театра я слышу не впервые. В первый раз я услышал это лет 13-14 назад, только начал работать во МХАТе. Я еще ничего не успел сыграть толком, еще ни в чем не успел проявить себя, но Вы уже прицепили мне этот ярлык — эгоист (вы любите нацеплять ярлыки). Да, я действительно, должно быть, по-вашему, был эгоистом. Умерла жена, через 11 месяцев мать, дочь на руках. Конечно же, мне было не до театра. Сыграл спектакль, и тут же домой. Конечно, я был тогда не тот кирпичик, который был нужен Вам. Пишу это, а самому скучно. Скучно, потому что вы все это знаете».
Кто из теперешних молодых способен писать такие письма? Я сам себе сейчас удивляюсь. Ведь мало кого уважал больше, чем этого человека, мало кто столько для меня значил, как Ефремов. Впрочем, может, поэтому и мог ему так писать. Кому сейчас так напишешь? «Не строитель театра, не кирпичик в театральном здании» — это были его любимые упреки. И, если честно, он имел на них право. Потому что с себя спрашивал больше, чем с других. Мне кажется, что свой огромный, от бога, актерский талант он не реализовал полно и исчерпывающе прежде всего потому, что не в развитии личного, пусть и исключительного дара видел смысл и цель театра. А одарен был феноменально. Мне кажется, что сыграть он мог абсолютно все. Но Ефремов ценил в себе другое. И в людях, которых собрал вокруг, ценил не столько талант, сколько преданность общему делу. Во имя того дела мог быть отталкивающе жестоким, совершать какие-то роковые и несправедливые поступки, смертельно обижать и ранить самых близких и родных людей (один вывод на пенсию Евгения Евстигнеева чего стоит!). Как всякий «человек идеи», он ясно видел цель и плохо представлял ближайшие следствия предпринятых шагов. Как большой человек, преданный прекрасной идее, он легко привлекал к себе единомышленников, но редко кто из них мог с ним идти до конца. Все так или иначе, раньше или позже сходили с дистанции. 
Когда Олег Ефремов решил разделить МХАТ, я был абсолютно убежден его доводами, я подписывал письма, как и остальные, ходил по инстанциям. МХАТ был разделен. Но скоро выяснилось, что для меня это развал всего, что мне было дорого, что давало смысл моей жизни. Снимались с репертуара спектакли. Одна задругой уходили дорогие мне роли. Полетела одна из моих любимых — «Тамада» Камы Гинкаса. Недавно мы с Гинкасом вспоминали репетиции «тамады». Как мы с ним орали матом друг на друга, я на сцене, он в зале: «Пошел на… Сам ничего не можешь сделать». — «А ты что можешь, ты… Этого сделать не можешь». Мы с Камой вспоминали об этих криках, как о счастье… Я очень переживал. Все было мучительно. Ефремов сам на распутье. Эфроса нет. Гинкас у нас не ставит. Умирают или уходят из театра друзья. В эти годы я перешел из штата на контракт. Кстати, это было время и полного обвала в кинематографе: фильмы не снимались, кинопрокат развалился. Я оказался невостребованным даже здесь. Я действительно находился на распутье. Такой классический русский вопрос: что делать? А тут свои ребята, студенты, начинают тебя теребить. И ты еще не думаешь о театре. А просто хочешь им помочь.