Режиссеры

Лев Эренбург: «А мне Горький нравится»

Алла Шендерова, Коммерсантъ-Власть, № 11, 22.03.2010
В МХТ имени Чехова выходит «Васса Железнова». Пьесу Максима Горького, никогда не шедшую в театре, несколько десятилетий подряд носившем его имя, поставил создатель питерского Небольшого драматического театра Лев Эренбург. Зачем он это сделал, выясняла Алла Шендерова.

Ученик Георгия Товстоногова, лауреат высшей национальной театральной премии «Золотая маска» Лев Эренбург несколько раз кардинально менял род занятий. В 1977 году, еще до режиссерского факультета ЛГИТМиКа, он окончил филологический факультет Томского университета. А после, уже став актером и режиссером, получил диплом врача и много лет сочетал режиссуру с работой на скорой стоматологической помощи. В 1999-м на базе курса, который он учил в ЛГИТМиКе, создал Небольшой драматический театр. В 2006-м спектакль НДТ «На дне» номинировался на «Золотую маску», а в 2008-м спектакль «Гроза», поставленный Эренбургом в Магнитогорском театре драмы, получил «Маску» в номинации «Лучший спектакль малой формы». Как филолог Лев Эренбург позволяет себе весьма вольно обращаться с авторским текстом (хотя всегда верен духу автора), а как врач слишком внимателен к физиологии своих персонажей, в чем его упрекают его противники. В МХТ имени Чехова он работает впервые.

История постановок «Вассы Железновой» небогата. Можно вспомнить фильм Глеба Панфилова и спектакль Анатолия Васильева, причем Васильев ставил первый, дореволюционный вариант пьесы. «Васса» — это ваш выбор?

Да, это одна из пьес, которые мне действительно интересны. Многие пренебрегают Горьким, а мне он нравится. Когда-то он был незаслуженно возвышен как личность и как художник. А потом все переменилось, хорошим тоном стало его унижать. Но мне кажется, что в пьесах Горького при всех огрехах стиля и языка очень много заложено на уровне содержания. На уровне чувств и чувственности. Заметьте: у Горького всегда всем есть что играть. Кроме того, меня всегда привлекал контрапункт личности Горького (это же, по-моему, было свойственно и Льву Толстому): с одной стороны, несгибаемое целомудрие, с другой — невероятная чувственность. В его пьесах мало говорится о любви, но за этим открывается такая бездна! Могу вам сказать, что ставлю второй вариант «Вассы», написанный уже в 1930-х годах. Согласен, что первый был живее, правдивее, но драматургически второй вариант сочнее: пьеса начинается с убийства и кончается смертью главной героини. А с деревянностью некоторых персонажей, думаю, нам удалось справиться.

Можно спросить, как вам работается в МХТ?

Сложно работается. А как может работаться режиссеру, который всю жизнь провел в андерграунде, в обстановке студии и вдруг попал в условия театральной фабрики со всеми ее плюсами и минусами? Но надо отдать должное актерам, они тут хорошие. 

По-вашему, режиссура и медицина — это сходные виды деятельности?

Очень разные. Думаю, что медицина и та практика, которая была у меня 12 лет подряд, не давали мне слишком сильно оторваться от почвы. Когда каждый день видишь человеческие страдания и понимаешь, что практически бессилен — ведь вылечить можно очень немногое,- начинаешь иначе смотреть на жизнь, на смерть, на деторождение. Да в конце концов, на того же Горького.
Вот вы говорите, что Горького сперва незаслуженно возвеличили, а потом незаслуженно растоптали. Не сам ли он в этом виноват?

Об этом можно спорить. Но ведь хороших и плохих людей не бывает — есть обстоятельства, в которых мы ведем себя по-разному. Бывают, однако, обстоятельства, когда, как в шахматах, нет ходов: так нельзя и по-другому тоже нельзя — на этом строятся все трагические коллизии. И тут я бы процитировал моего учителя Товстоногова, который говорил: сюжеты мировой литературы всегда аморальны. Поэтому когда я в очередной раз слышу ханжескую фразу: «На сцене такое показывать нельзя!» — меня это страшно бесит. На сцене можно показывать все, если есть во имя чего. Единственное, что невозможно на сцене,- тут я опять цитирую Георгия Александровича (Товстоногова.- «Власть») — это половой акт. Я несколько раз пробовал это реализовать, не получается — не возникает момента художественности. В кино можно: сняли крупным планом начало, а дальше берут еще более крупным планом руку, которая колупает стенку, и я понимаю, что одному из партнеров все равно. А в театре на что я буду смотреть — на сумму беспорядочных бессмысленных движений?.. Все остальное на сцене — можно.

Вас часто упрекают в излишнем натурализме.

«Натурализм» — слово неплохое. Вспомним Станиславского: если искомое — жизнь человеческого духа, то ее, на мой взгляд, можно передать на сцене только через жизнь человеческого тела, через физические и физиологические проявления. И чем все это будет подробнее, тем и жизнь духа будет содержательнее.

В «Вассе» натурализма много?

Меньше, чем у меня обычно, в силу обстоятельств места. И потом, правду говорят, что в силу возраста становишься целомудреннее.

В вашем «На дне» обитатели ночлежки, казалось, пришли на сцену прямо с сегодняшних улиц, вернее, из соседней подворотни. «Васса», по-вашему, сюжет столь же актуальный?

Мы, конечно, имеем в виду десятые годы прошлого века, но хотим, чтобы пьеса звучала современно. Музыку к спектаклю написал Владимир Панков, у него получился такой нижегородский вальсок с неожиданными вкраплениями мистериальности. Весь революционный пафос пьесы мне хотелось свести до минимума, хотя убрать его совсем нельзя. Но когда мы говорим про Рашель, мне кажется, на первый план должно выйти противоречие: революционерка борется в Рашель с заботливой еврейской мамой. Это очень важный контрапункт образа: она хочет вернуть своего ребенка, спасти, отнять у Вассы. Васса же, которую играет Марина Голуб, конечно, фигура трагическая. Она ответственна за дело, за дочерей, за внука, за брата Прохора, который у Горького написан старым гнусом, а у нас он молодой и ущербный. Если грубо, то «Васса» — это история душевного самоуничтожения целого семейства, в котором каждый самоуничтожается по-своему.

Считается, что у московской и питерской публики очень разные вкусы. Как по-вашему?

Питерская публика более консервативна. Это и хорошо, и плохо: если тебя однажды полюбили и приняли, тебя любят и принимают, даже если ты потом плохо работаешь. А Москва очень быстро, по-живому откликается. И так же быстро забывает.

Что сейчас происходит в вашем Небольшом драматическом? На какие деньги существует театр?

Мои артисты самостоятельно разминают «Трех сестер», после премьеры «Вассы» поеду к ним. С тех пор как я получил «Маску», наш театр сделали государственным, мы даже стали объектом некоторой гордости города. Нам выделили помещение, но его придется ждать — это связано с большой бюрократической волокитой: здание должно перейти из одной собственности в другую. Пока репетируем в здании Театра имени Ленсовета. Знаете, откровенно говоря, я считаю, что спектакль «На дне» заслуживал «Маску» ничуть не меньше, чем «Гроза». Помню, когда я ее не получил, позвонил своему старшему брату Симе, он говорит: «Да получишь еще!» А я ему: «Когда? Когда я ее уже буду плохо видеть?!» Через два года, все-таки получив премию, я поблагодарил высокое жюри за то, что оно вручает мне «Маску» в то время, когда она еще может принести мне радость. Теперь вот все время думаю: не случилось бы мне подъехать к зданию своего театра в инвалидной коляске. Впрочем, тоже не худший вариант.