Режиссеры

По сравнению с 1913 годом…

Григорий Заславский, РИА новости, 29.03.2010
В МХТ имени Чехова сыграли премьеру «Вассы Железновой», пьесы, в которой буревестник революции Максим Горький нарисовал картину русского капитализма. По Горькому, так получается, что русский капитализм — он как русский бунт, ничем не лучше: такой же бессмысленный и беспощадный. Кстати, справедливости ради: «Песня о Буревестнике» была написана почти за десять лет до «Вассы…», до первого варианта этой пьесы, поскольку через четверть века, узнав, что пьесу готовят в МХАТе втором, Горький написал «советский» вариант «Вассы Железновой», который режиссер Лев Эренбург и взял для своего дебюта в Москве, в Художественном театре.

В СССР принято было все новые успехи и свершения сравнивать с предвоенным 1913 годом. Несколько лет тому назад, оказавшись в каком-то заброшенном пионерском лагере, я шел по аллее и мне навстречу выступали облезлые старые стенды, где в сравнении с 1913 годом, оказывалось, что все изменилось до невозможности в лучшую сторону… Добыча угля, прокат стали, продукция машиностроения. .. И так нелепо, так печально смотрелись эти радостные рапорты — в другое время, в другой стране, с облепившейся краской, в заброшенном безлюдном пионерлагере.

Правда, в России имеется и другая точка зрения. «Россия, которую мы потеряли» — назывался фильм Станисласва Говорухина, из которого следовало, что этот самый год, 1913-ый, — год едва ли не наивысшего расцвета империи, причем режиссер, очарованный дореволюционной, даже точнее — предреволюционной Россией, старался быть не публицистом (или — не только публицистом), но историком, раскладывал перед зрителем фотографии, апеллировал к документам, приводил статистику… Зрители посмотрели и многие из них полюбили эту далекую и такую хорошую Россию. 

Трудно сказать, можно ли Вассу, «владелицу заводов, газет, пароходов», назвать однозначно положительной или наоборот отрицательной героиней. Она много думает о деле — про бизнес ее первые слова, которые она произносит в пьесе, но не меньше времени и нервов тратит на семью. В первой же сцене, узнав, что дело против мужа замять не удастся, а речь — о растлении малолетних, Васса Железнова принимает решение: идет к мужу и просит его «принять порошок», то есть яд. Нет человека — нет и дела, а у Вассы — две дочери растут и такое черное пятно поставит крест на их судьбах. Жестоко? Прагматично. Она и этот, семейный, вопрос, решает как менеджер, для которого главное — оптимизация производственных процессов, а значит и минимизация расходных статей. Взятки следователям и прочим судейским даны, деньги уже потрачены немалые. Не помогло. Ум у Вассы Железновой практический, привычный решать вопросы.
Однако — не о пьесе, а о спектакле.

Режиссер идет «от противного». В буквальном смысле. Начинается спектакль с того, что некий человек как Мороз-воевода «дозором обходит владенья свои». В данном случае человек с ведром в руках обходит расставленные с вечера крысоловки, вытаскивает побитых грызунов, каждую высоко поднимает, разглядывает и лишь после того бросает в ведро. Следующий тип в исподнем является, как видно, в общую комнату, возможно, гостиную, и принимается вытирать ему одному видимые пятна. Нюхает, трет дальше, снова нюхает, снова трет. В эту минуту входит горничная Лиза с четырьмя или пятью горшками в руках, наталкивается на чистюлю и опрокидывает на него всю накопленную в доме за ночь жидкость.

Потом появился пьяный брат хозяйки дома, пьяный, если можно так сказать, во многих подробностях, потом — также подробно — была развернута сцена помывки в ванной мужа Вассы, того самого растлителя, Сергея Петровича Железнова…

Публика сегодня в театр ходит требовательная: те, кто платят по полторы тысячи рублей за билет, хотят, чтобы «им сделали красиво». Поэтому несколько человек на премьере, не дожидаясь антракта, покинули зал.

Когда горничная Лиза задирает юбку, видно, что нижняя, исподняя — вся в крови. У Горького, конечно, нет таких ярких подробностей, ну, на то и режиссер, чтобы вскрыть и предъявить миру все раны и язвы, показать во всех подробностях приступ Вассы, припадок ее брата. У Горького, кстати, как в античной трагедии самоубийство — за сценой. В спектакле муж Вассы сперва является с ядом на семейное чаепитие. Высыпает у всех на глазах порошок в стакан, ставит этот стакан на пол и цедит из самовара воду, так чтобы всем было слышно, как он мучится, как страдает, как умирать ему не хочется совсем. Наливает, но не выпивает. Нет. Выливает стакан в общий самовар и уходит — вешаться. Долго ходит с веревкой, примериваясь к люстре, в итоге не вешается — виснет, запутавшись в веревке, которая накрепко перехватила его руку и умирает, кажется, от сердечного приступа…

Наверное, можно было насытить картину еще большим числом убедительных и не менее точных физиологических деталей. Важнее, что эти невеселые картинки вытесняют текст: часть реплик, имеющих отношений к деловой стороне жизни Вассы Железновой выброшена, часть — оставлена, но как бы теряет смысл, повисает, подобно улыбке Чеширского кота, не имея подкрепления и продолжения. Горькому важен объем: жестокость Вассы и то, что одна из дочерей, полублаженная Людмила, называет мать «просто человеческой женщиной», ее деловой подход, практический ум и то, что дело ее приходит в упадок и, нет сомнения, сгинет после смерти Железновой. В спектакле все проще и, пожалуй, главная мысль, которая приходит в голову: не надо жалеть про 1913 год, ставший, во что уже мы успели поверить, кульминацией, высшим рубежом в многовековой истории Российской империи. Не надо жалеть ни твердый рубль, одну из самых крепких валют в Европе, ни даже 14,6 %, которые в 1913 году выделялись министерству народного просвещения. ..

Вырожденцы, там все сплошь вырожденцы, ни одного приличного человека. В этом отношении нынешняя премьера «Вассы» в МХТ сильно спорит с появившейся в репертуаре театра несколько лет назад «Последней жертвой». Там богатый купец, которого играет Олег Павлович Табаков, — чуть ли не единственный приличный человек во всем мире, единственный, на кого опереться может героиня. А в «Вассе…» и богатые, и те, которые не очень, но, вероятно, потому уже, что рядом живут, в одним с ними доме, — все сплошь неприятные, даже отвратительные, гадкие люди… Ну, и далее, чтобы логике не изменять: не надо бояться человека с ружьем… И - да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!

Вполне возможно, режиссер думал о чем-то другом, но выходит как-то так, не иначе.