Драматурги

Виктор Астафьев
Кен Людвиг

Переводчики

Михаил Мишин
Тамара Скуй

Тени забытых предков

Алена Карась, Российская газета, 7.06.2004
Позвать Ренату Литвинову на роль Раневской, на те самые подмостки, на которых когда-то «Вишневый сад» был сыгран впервые, было жестом отчаянным и решительным.

При всех заведомых рисках режиссер Адольф Шапиро получил неоспоримое преимущество — об этом спектакле не забудут, потому что в нем красиво и эффектно, среди размноженных мхатовских кулис с чайкой, в роскошных костюмах, лениво и томно прогуливалась кинодива Рената Литвинова. Временами она талантливо вскрикивала, временами талантливо вглядывалась в таинственную пустоту закулисья, где двигались тени не ей принадлежащего прошлого. Сама ее поступь, неуверенная, осторожная, скованная, порождала странное чувство иных пространств, иных интерьеров, где ей явно удобнее и легче. Для Шапиро, видимо, было важно именно это: она несет с собой чужую жизнь, принадлежит другому миру. Так же, как сама Рената Литвинова — явный чужак на драматической сцене — приносит с собой совершенно особый, явно нетеатральный шлейф. На это и делалась ставка. Из Ренаты можно лепить многое, но не все. Хрипловатые вульгарные интонации, такие же вульгарные жесты, руки, которые не знают, куда себя деть, — одним словом, первое явление Нины Заречной на провинциальной сцене, со всеми ужасающими подробностями провала, описанными Треплевым.

Не знающая и не желающая знать никаких театральных законов, Литвинова чужда всему ансамблю спектакля. Строго говоря, они убийственны друг для друга — Рената Литвинова и все ее окружение: хрупкая Шарлотта (Евдокия Германова), Аня (Анастасия Скорик), крикливый, грубый и однокрасочный Лопахин (Андрей Смоляков), Варя (Янина Колисниченко) — обо всех них почти нечего сказать, кроме того, что они там были. Лучше молодой студент Школы-студии МХАТ Дмитрий Куличков, играющий Петю. Еще лучше — Сергей Дрейден, приглашенный специально из Петербурга. Пожалуй, только он удерживает напряжение несовместимых пространств и сущностей. Великолепный импровизатор, он пытается соединить театральные умения своих партнеров с размытой и бесформенной субстанцией Литвиновой. Он играет Гаева желчным, ироничным, холеным барином, заигрывающим с «левыми». Его речь, обращенная к шкафу, вовсе не прекраснодушная болтовня, а отчетливое понимание законов исторической энтропии. Он как-то провоцирующе ироничен, точно речь о шкафе включает в себя совсем другие смыслы — память о Прохожем, который пройдет в знаменитой сцене со «звуком лопнувшей струны» этаким матросиком с «Авроры», знание того, что все в этом саду обречено. Он играет Гаева, точно он провокатор, поджигатель всего этого мира. Его не раздавит продажа вишневого сада.

Шапиро так, собственно, и ставит весь спектакль: бытовая и бытийная острота ситуации давно сглажена, вписана в театральную раму, с которой он и художник Давид Боровский играют элегантно и элегически. Знаменитый занавес с чайкой становится у них легким и мобильным элементом конструкции. Как когда-то в любимовском «Гамлете», занавес живет здесь не то чтобы динамичной, но вполне самостоятельной жизнью. Когда впервые он начинает двигаться на наших глазах, кажется, что покачнулись сами основы: мхатовский задник сорвался с петель и стал свободной, ни к чему не привязанной структурой. Сцена пуста, и, кроме протестантски строгих деревянных скамей и этих тяжелых занавесей с чайкой, на ней — ничего. И еще тени, огромные тени человеческих фигур ложатся на занавесы, на белые портьеры между ними, образуя единственную зону таинственности в опустошенном, давно лишенном всяких иллюзий пейзаже.

Созерцать его так же тоскливо, как и слушать вульгарные изломанные интонации Литвиновой. Неужели теперь ей принадлежат таинственные тени в вишневом саду, неужели теперь она владеет душами забытых предков, которые смотрят с его деревьев? О, прекрасный сад, что с тобой стало?