«Наш Чехов». Вечер к 150-летию А. П. Чехова

Конспект встречи с Юрием Бутусовым, репзал МХТ, 29 октября 2015 г.

Елена Аксёнова, 30.10.2015
На встрече с Юрием Бутусовым происходит вот что: режиссер размышляет вслух о том, что для него важно, ищет точные формулировки для определения ускользающих понятий. Присутствующие мотивируют его, помогают ему одним своим присутствием, однако поток сознания Бутусова лишь в незначительной степени направляется вопросами из зала или репликами Золотовицкого, чей басовитый голос временами раздавался откуда-то из центра. Бутусов не готовился специально, он только что «открыл бега» в Вахтанговском и прибыл сюда. И первые 5-10 минут встречи потратил на то, чтобы поймать волну, настроиться на разговор. Создается впечатление, что разговор по интонации был очень серьезным, но это не так. По содержанию и важности обсуждаемого — серьезным, но Бутусов много улыбался, говорил шутливо, это трудно передать в записанном тексте.

(о гастролях «Макбет. Кино»)

Благополучно дошли до конца, все живы-здоровы… Сам выбегаю на сцену — когда есть настроение, когда чувствую, что хочу… Или, наоборот, нет настроения. Но могу выбежать, могу нет, это ничего не значит. .. Ален Делон действительно попал в кино случайно, кто-то подошел к нему и предложил. Мы все время внутренне в кино как бы снимаемся.

(«Как вы пришли к нелинейности?»)

Это произошло не вдруг. Еще в «Гамлете» у меня сначала было 2 Офелии, и все меня спрашивали: зачем? А я не мог объяснить и в итоге отказался от этого. И до сих пор жалею.

(«Как вы пришли в профессию, когда решили?»)

Не помню ситуации, когда я решил. Понял, что хочу в театр ради того момента, когда включается свет и что-то открывается. Какой-то оргазм, и ты хочешь, конечно, чтобы это повторилось. Единственное место, где человек — больше, чем человек. Божественное пространство. Считаю людей, причастных к этому, абсолютно счастливыми. Мы все обладатели какого-то знания необыкновенного (неинтеллектуального).

Учился в мастерской Малочевской, работают все, кого она выпустила (набиралось 17, выпустились 6). Была со мной строга. Выбрали старостой (как старшего), от испуга согласился. Иногда приходилось быть сразу в двух местах, чтобы прикрыть отсутствующих. Понял, что это была замечательная школа. Режиссер — это страшная, тяжелая ответственность. Помогает, развивает, злит. Я люблю ответственность, люблю получать по башке.
На 3 курсе выпустил большой спектакль — «Женитьбу» с Трухиным. Страшно любил учиться, лучшее время жизни.

В «Годо» тоже в каком-то смысле нелинейность. Вершина драматургии 20 века. Не ставили, потому что соцреализм все объясняет, а театр показывает необъяснимые вещи. Движение к нелинейности было всегда.
Режиссура — прежде всего композиция. Связано с монтажом, с вопросами на стыке театра, кино, живописи.

В театре зритель, если в первую минуту ничего не понял, сердится, считает режиссера дураком и быстро уходит. В кино не так. Разная психология восприятия. Хочется с этим работать, чтобы зритель по-другому смотрел. Я не ставлю задачу специально, но не хочу, чтобы зрительный зал был пустой.
Мне кажется, на спектакле должно быть тяжело, это работа… История есть всегда. История твоей жизни, твоей души. Ты всегда что-то рассказываешь, так или иначе. Хочется найти другие формы взаимоотношения со зрителем, чтобы его время было временем спектакля. Нужна активная позиция зрителя.

Великая русская традиция: школа-студия-театр. Когда режиссер становится духовным лидером. Нет большего счастья, чем когда видишь, что актер, которого ты выбрал, меняется. Это проблема современного театра: сейчас много зон, в которых актер может себя реализовать.

Люблю театр Додина. Не потому что там все спектакли хорошие. Ты приходишь в особую зону, в которой проросла душа, которая сложилась за годы. Великий фильм «Сталкер» — они там искали ЭТО, просто им никто не сказал.
Раньше пытался создать такую зону на территории одного спектакля.

«Иванов» шел 9 раз. Неудача важнее удачи. Что стоят 2 часа спектакля по сравнению с четырьмя месяцами счастья (репетиций)?
Если ты не любишь репетиции, не любишь приходить каждый день, ждать, пока все обопьются чаем, надо уходить в кино или еще куда… Репетиции — это думанье вслух.

Страшно быть актером, потому что ты голым должен быть все время, ты должен быть собой. Невозможно смотреть, как «играют роли». Понятие «характера» должно быть уничтожено. Интересен человек.
Сейчас много занимаемся Брехтом. В его драматургии заложен путь к личности, разрушение рамок… Человек таков, на каком языке он говорит. Ищем эквивалент звучащему немецкому — сложная задача (о работе с курсом Женовача).

(вопрос: «Если актер не должен думать, что он делает и зачем, о чем он тогда должен думать?»)

Я не говорил, что он не должен сам думать! Не надо спрашивать режиссера, ответьте сами на этот вопрос! Не надо думать, что, если ты даже ответишь, то у тебя золотой ключик. Да не знает режиссер ответов на эти вопросы, будет говорить чушь. Что ты делаешь в этот момент? Стареешь. Любишь. Я боюсь актеров, которые задают такие вопросы. Не надо думать, что в этом заключается смысл профессии, это просто механизмы. Но артист должен думать постоянно.

Важное слово — «вера». Если бы мне удалось ответить на эти вопросы Хабенскому и Трухину, не было бы «Годо». Это живое дело, не надо делать из него догм. Оно рождается непонятно из чего. Надо слушать себя, идти за своим раздражением и другими чувствами. Сейчас много техничных артистов, им нужно зарабатывать, много успеть… Вот пришел молодой артист в «Бег». На коленях стоял: возьмите в спектакль! Репетировал интересно. А через месяц приходит, плачет: уезжаю в Китай на съемки.

(«Вам предлагали сниматься?»)

Да! Еще когда начинались «Улицы разбитых фонарей», мне звонили, предлагали. Даже на пробы не пошел. Кажется на ту роль, которую потом сыграл Нилов. Анекдот! (реплика: «Ну вот, где теперь вы, где Нилов!» смех в зале)

(«Что репетируете сейчас?»)

«Сон об осени». Решил завязать с классикой…

Медитацией? Не занимаюсь.

(«Должен ли художник страдать в процессе творчества?»)

Может, ты страдаешь, когда погружаешься… Да! Должен страдать, загонять себя в тупики, скандалить. Когда я мучаюсь, я получаю удовольствие. Все фазы, нам знакомые, присутствуют. О чем ты будешь говорить, если у тебя не болит?

(«Как относитесь к молодому поколению?»)

Хорошо отношусь. Много талантливых людей. Может, привезем «Кабаре Брехт». Там есть дорогие для меня вещи, так как молодые люди взяли на себя ответственность говорить важное.
Я асоциальный человек. Мне социальная активность неинтересна.(«А как же русский рок?») Он связан с искусством. Ведь Цой пел про перемены в человеке, а не про социальное.
Было счастье, когда это возникло, свобода. Театр — территория свободы. Не будут давать свободу — нужно еще больше энергии, чтобы ее достичь!

Меня театр переделал. После каждого хорошего спектакля выходил другим человеком. Например, «Тиль» с Караченцевым.
Свобода обращения с текстом, с музыкой, свобода общения. Дай мне понять, что мы можем больше!
Дель! Он здесь? Илья! Вот это молодой актер нового поколения. .. Поэтому он здесь!

Часто происходит подмена. В советское время было ужасно, потому что была ложь. А сейчас — подмена. За настоящее выдается то, что не является таковым.

(снова о «Макбет. Кино»)

Если о профессии — то там используется другой принцип монтажа. Кто делает монтаж? Персонаж, актер, режиссер? По смыслу — это была попытка разорвать круг определенности. Как бабочка бьется по стеклу внутри лампы — и разбивает стекло! Так и леди Макбет.
История используется, чтобы рассказать о чувствах, которые бродят в тебе сейчас, сегодня. Сделать так, чтобы твои мысли срослись с этим текстом. Используется Шекспир, потому что его будут слушать.
Зритель должен или уйти, или соединиться со мной в эту секунду, чтобы мои мысли стали твоими.

Люблю смотреть, когда артист уходит со сцены. В нем что-то взрывается, невероятной силы бомба. Момент большого взрыва, как когда-то Вселенная, говорят, возникла из Большого взрыва. Думаю, он чувствует в себе Бога. Что-то очень важное происходит, когда он выходит на сцену и уходит с нее, в этот момент. Это важно! А не рассмешить или не сказать, что жизнь плохая.

(«Как при нелинейности собрать все на монтаже?»)

Каждая репетиция не повторяется. У каждого своя технология. Идешь не от текста, а к тексту. Для этого пробы, этюды. Помните в «Чайке»? Суханов ползет по сцене, вокруг него три девицы, он от них отбивается. А потом Тригорин говорит:«Слышал хорошее выражение: девичий бор. Пригодится». Получается, что девичий бор — это когда много девиц. Вот и пришли к тексту, а не наоборот.

Призываю быть живыми. По-разному всегда. Можно не репетировать месяцами, а потом репетировать безостановочно.
Школа Станиславского — великое достижение, не обучение ремеслу, а передавание духовного опыта.
Сократа спрашивают: что такое прекрасное? (из Платоновских диалогов) Прекрасное — это когда трудно.

(«Как соединяется абсолютная свобода и ответственность режиссера?»)

Мучительно соединяются. Ты не знаешь, будет хороший спектакль или плохой. Идешь, как по минному полю. Невозможно ничего просчитать. Если я чувствую, что это расчет, мне перестает это быть интересным. Мне нужен диалог.
Все находится в тебе. Не надо отделять себя от чего-то, ты же часть этой жизни. Задача искусства — чтобы поставить вопрос. Мы не врачи, мы не диагноз ставим. Театр — это болячка.

В советское время люди задыхались от лжи, под поезд кидались, спивались. Сейчас все вроде бы можно сказать, а настоящего нет. Театр должен заниматься тем, что находится внутри человека. Подмены: социальная активность, все куда-то ходят, встречаются… Я не чувствую, что человек плачет ночью.
Начали путь в Брехте. Но скажите больше! Не морализаторство, не басня, а вскрыть по-настоящему болячку какую-то. Время — это же буквально, это не слова! Оно нас жрет!

Любимый цвет? Желтый — на сегодняшний день.

(про Вырыпаева) Очень сильный драматург, хотел ставить, все лето его пьесу читал. Но узнал, что будет ставить Рыжаков и раздумал.

(«Нравятся ли спектакли других режиссеров?»)

Да! Крымов. «Ой. Поздняя любовь» Но сейчас нравятся меньше, чем раньше. Если чувствую что-то, стараюсь не ходить. Но вообще, люблю ходить в театр.
Когда играет Костя Райкин, я приходил домой и начинал отжиматься. Мне все казалось, что я мало читаю… Я не могу, когда есть Райкин, вставать в 11, а не в 8. Поэтому его очень люблю.
Фоменко, Товстоногов. Помню «Жестокие игры» («Ленкомовские?») Нет! Почему сразу Ленком?

(«Можете уйти со спектакля?») Считаю, что уходить со спектакля неправильно, но было несколько раз.

Вы слушаете 5-ю симфонию Чайковского. Про что это? Как это можно сказать одним словом? А про театр разве по-другому?
Хочется, чтобы спектакль возник, как музыка, живопись… Эфрос — это музыка.

(«В каких отношениях к религии находится нелинейный театр?»)
В самых что ни на есть близких. Я верю в театр. Я понимаю, что существует душа. Про Бога ничего не могу сказать, а душа — есть. Потому что что-то же болит там. Не было бы, не болело.

Первого репетиционного дня нового спектакля нет, это невозможно: докладывать артистам, какой должен быть спектакль. Я сказываюсь больным или придумываю еще что-то. То, что режиссер будет делать, никогда не похоже на то, что он скажет.
Репетиция «Лира»: сидим, треплемся ни о чем, о велосипедах каких-то. И вдруг неожиданно переходим на пьесу. Райкин сердится, говорит: «Я не понимаю, когда начнется!» А мы ведь репетируем уже полтора часа! Говорит: «Я не заметил.»

(про музыку)

Музыку Александра Маноцкова собирался использовать, в радиоспектакле «Старший сын». Не получилось по другим причинам, спектакль не вышел.
Музыка — непростой вопрос. С Фаустасом Латенасом — серьезный контакт, человеческий. Но существует конфликт: для меня музыка в спектаклях — не самостоятельная музыка. Композиторы со мной не согласятся. Но для меня это помощь и необходимый элемент.

(«Если бы вы начинали работать сейчас, а режиссер Бутусов уже был?»)

Я бы делал противоположное. Я бы пытался доказать, что театр этого человека не годится. («А если бы вы им восхищались?») Ну и что? Меня восхищали «Братья и сестры» Додина, и я все время боролся с ними.
Потряс спектакль Гинкаса «Записки из подполья» с Гвоздицким. Я поставил свой и делал противоположное, но все равно был под влиянием.
Ужасно, когда воруют не сцены, а тональность, интонацию режиссера, потому что отнимается что-то личное.

Пространство должно работать, быть функциональным, не декоративным. Быть не обслуживающим, а живым. Я работаю с предметами, с воздухом. Мне говорят с упреком, что я становлюсь частью театра, в котором ставлю. Но как иначе? Я вхожу с этим театром в любовные отношения. Вот пришел в театр рано (в Вахтанговский) — и увидел занавес для «Бега». А не пришел бы рано — не увидел.
С «Макбет Кино» работал сам, просто я уже хорошо прочувствовал театр Ленсовета, знаю все его пространство.
Сила Саши (Шишкина) — в необыкновенной интуитивной слышимости, в слиянии с режиссером. Мне не нужна отдельно принесенная картинка, композиция. Мы встречаемся в кафе, я пью кофе, он - чай. Полтора часа из двух не говорим о цели встречи. Рассказываем новости, у кого какое самочувствие. .. У него всегда много листов, большая работа.
Пространство зависит от театра, от актеров, а не наоборот.

Оригинал текста — http://lotta20.livejournal.com/324358.html и http://lotta20.livejournal.com/324778.html