Художественное руководство и дирекция

Руслан Кулухов
Владимир Хабалов
Ляйсан Мишарина
Наталья Перегудова
Сергей Шишков
Вячеслав Авдеев
Константин Шихалев

Творческая часть

Репертуарная часть

Наталья Беднова
Олеся Сурина
Виктория Иванова
Наталья Марукова
Людмила Калеушева

Медиацентр

Анастасия Казьмина
Дарья Зиновьева
Александра Машукова
Татьяна Казакова
Наталья Бойко
Екатерина Цветкова
Олег Черноус
Алексей Шемятовский

Служба главного администратора

Светлана Бугаева
Анна Исупова
Илья Колязин
Дмитрий Ежаков
Дмитрий Прокофьев

Отдел проектной и гастрольной деятельности

Анастасия Абрамова
Инна Сачкова

Музыкальная часть

Организационный отдел

Отдел кадров

Анна Корчагина

Отдел по правовой работе

Евгений Зубов
Надежда Мотовилова

Финансово-экономическое управление

Альфия Васенина
Ирина Ерина
Елена Гусева

Административно-хозяйственный отдел

Марина Щипакова
Татьяна Елисеева
Екатерина Капустина
Сергей Суханов
Людмила Бродская

Здравпункт

Татьяна Филиппова

Век по лавкам да по нарам

Глеб Ситковский, Вечерний клуб, 8.04.2000
Алексей Максимович Горький очень любил восклицательные знаки. Не верите — перелистайте «На дне»: страницы просто пестрят восклицаниями.

Вот, к примеру, кусочек из знаменитого монолога Сатина. «Всё — в человеке, всё — для человека! Существует только человек, всё же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит. .. гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть... не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека, Барон!» Ни одной спокойной уравновешенной точки в конце фразы.

Нельзя сказать, что Адольф Шапиро сделал много купюр в горьковской пьесе, но восклицательные знаки он, кажется, повырезал к чертовой матери почти все.

Александр Филиппенко сидит на полу, прислонившись спиной к стене, и обращает монологи Сатина куда-то в воздух, как бы размышляя вслух. На губах — циническая усмешка шулера, в глазах — какая-то неуловимая цепкость.

Эта цепкость во взгляде — штука очень важная. Кажется, Солженицын написал где-то, что один бывший зэк всегда узнает другого такого же даже в большой толпе — именно по этому цепкому взгляду человека неверящего, небоящегося и непросящего.

В спектакле Адольфа Шапиро — два таких персонажа: им достаточно лишь слегка зыркнуть в глаза другому и затем спокойно отвести взгляд, чтобы всё-всё понять. Второй такой «бывший зэк» — это Лука, и у него с Сатиным больше сходства, чем различий. 

Олег Табаков играет Луку совсем не тем добрым юродствующим старикашкой, каким мы его помним по школьной программе. В этом Луке ни толики каратаевщины, а лишь скрытая сила, дающая ему власть над людьми.

Он не утешает своими россказнями бедных босяков, а скорее проводит с ними сеанс психоанализа. Вроде дедуля как дедуля: то посмеивается себе в кулак, то что-то под нос напевает. Но в какие-то моменты божий одуван преображается, впивается взглядом в своего собеседника и медленно и спокойно заряжает его так, как считает нужным. Сцена, в которой Лука заставляет Актера поверить в существование города, где бесплатно лечат пьяниц, просто один в один — сеанс кодировки от алкоголизма.

Взгляд Луки действует в спектакле Адольфа Шапиро как луч прожектора. Кажется, что из общей массы людей, вповалку брошенной на нары злосчастной ночлежки, он выхватывает то одно, то другое лицо и позволяет нам рассмотреть его крупным планом. Вместе с режиссером мы пристально глядим на одну искореженную душу за другой: позерствующую и почти злую Настю (Евдокия Германова), угрюмого дебошира Ваську Пепла (Ярослав Бойко), ничтожного, опустившегося Барона (Виталий Егоров).

Никого из них, в сущности, не жалко. Жалости заслуживает, кажется, один только Актер — «последний романтик» в этом давно уже свыкшемся со своей безрадостной участью мире. Амплуа Андрея Смолякова — классический «неврастеник». Играет в последнее время в «Табакерке» много, и надо сказать, что потихоньку, от роли к роли, превращается в очень хорошего артиста. Глуховатый голос, взъерошенные волосы… В Актере ему удается выразить и трагическую возвышенность (без пафоса), и безысходную тоску (без мелодраматизма).

Адольф Шапиро поставил «На дне» не как социальную драму (на сцене — проклятьем угнетенные, а в зале — мучающаяся комплексом вины перед народом интеллигенция), а скорее как сухие размышления о человеческом роде вообще. Если кто и угнетен проклятьем, так это все мы, несчастные. Декорация Александра Боровского симметричным образом отражает зал: на сцене — точно такие скамейки, как и у зрителей, только переоборудованные в нары.

Спустя 98 лет после премьеры на сцене Московского Художественного театра горьковской пьесы не осталось больше никаких сил ни жалеть Человека, как призывал Лука, ни уважать его, как настаивал Сатин. В спектакле Адольфа Шапиро уставшие от споров Лука и Сатин, кажется, наконец, примирились, а слово «Человек» стало писаться с маленькой буквы.