Классовая любовь

Елена Дьякова, Известия, 11.03.2008
Спектакль по Борису Лавреневу на Малой сцене МХТ назван «Сорок первый. Opus posth». То бишь — посмертное сочинение. Известная формула Владимира Мартынова из книги о «конце времени композиторов» тут, конечно, не случайна. Прежнее прошло. Тени героев «Сорок первого» — комиссара Евсюкова в малиновом кожане и гвардии поручика Говоруха-Отрока в замшевом френче — поблекли, истаяли, чуть ли не слились. Как и их непримиримые правды.

Проще найти в России-2008 их общего правнучатого племянника (прямых-то потомков поручик и комиссар явно не оставили), чем того, кто еще всерьез пылает цифрами, смыслами, расстрельными списками гражданской.

«Сорок первый» Бориса Лавренева — хрестоматийный или полузабытый текст? Были две экранизации — фильм Якова Протазанова 1927 года и дебютная лента Григория Чухрая с Изольдой Извицкой и Олегом Стриженовым. «Сорок первый» Чухрая премирован в Каннах-1957 и без счета раз повторен нашим ТВ. К 75-летию Стриженова критики вспоминали: его поручик Говоруха-Отрок в фильме 1956 года был первым на советском экране не карикатурным, не извалянным в густом сценарном дегте «белогвардейцем».

По другой повести Лавренева о гражданской войне — «Седьмой спутник» — снял в 1968-м свой первый фильм Алексей Герман. Увы, почти незамеченной осталась умная и смелая повесть о Петрограде 1920-х «Гравюра на дереве» (1928).

Но яркая и противоречивая ранняя проза Лавренева умерла вместе с нэпом. Дворянин со старинными корнями (в автобиографии 1958 года с удовольствием перечислит предков — «полковников Стрелецкого приказа и думных дьяков»), офицер-артиллерист Первой мировой, доброволец Красной армии образца 1919-го — он стал действительно знаменит после пьесы «Разлом». Написанный к 10-летию Октября, «Разлом» стоит в том же ряду (тут уместна формула «в той же обойме»), что и «Шторм», «Любовь Яровая», «Бронепоезд 14-69». Позже была и Сталинские премии, и пьеса «Голос Америки»(1949), и вовсе неописуемая публицистика 1930-х — 1950-х, сохраненная «оттепельным» шеститомником.

Режиссер Виктор Рыжаков известен постановками по текстам Ивана Вырыпаева («Кислород», «Бытие № 2», «Июль» и менее удачный «Валентинов день»). В программке к «Сорок первому» Рыжаков предуведомляет: его сценическая версия направлена «в новое время». При этом, однако, спектакль «пытается вернуться назад… складывать по капле забытые смыслы».

Режиссер оформил спектакль сам, предельно лаконично. У рампы разложен почти семейный московский хлам: точно тут дедовские антресоли разбирали. И куда девать громоздкое и нелепое наследство: исполинскую «усадебную» сковороду для варенья, восточный кувшин, потрепанную карту СССР, гильзы всех калибров, груду ушанок и соседнюю — кирзачей и «мальчуковых» ботинок? А куда — облезлых оловянных солдатиков 1960-х, топающих под красным знаменем?

… Комиссар Евсюков (Павел Ворожцов) и поручик Говоруха-Отрок (Максим Матвеев) выходят на сцену в джинсах и футболках. Медленно раздеваются догола. У них за спиной качается на канатах, скрипит коричневый дощатый щит, похожий на классную доску, на кривой колхозный забор и на расстрельную стенку. Комиссар и поручик натягивают на себя одинаковое солдатское исподнее 1920-х. Лишь верхняя «одежа» — куртка с портупеей да шинель с башлыком окончательно разделят смертных врагов.

Далее все по тексту: Туркестан, зима 1919-го. Из колчаковского кольца вышла живой в мерзлые пески шестая часть красной роты. И поперла через Каракумы к Аралу, к своим. 600 верст без жратвы. «А идти нужно… потому, товарищи… революция вить…»

Красноармейца Марютку играет Яна Сексте из «Табакерки». Светловолосая, остроносая барышня воробьиной худобы (и той же резкости при взлете) пришла в труппу Театра-студии Табакова в 2005-м. Была заметна бесстрашием на сцене в «Рассказе о семи повешенных» Миндаугаса Карбаускиса и в «Процессе» Константина Богомолова. Марютка из «Сорок первого» — несомненно, роль для Яны Сексте. Бенефисная притом. Как все вместилось в душу рыбачьей сироты, с семи годов потрошившей сельдь на промыслах, — святая вера в пролетарьят и жалость к пленному поручику, пылкие, безграмотные стихи и сорок убитых девушкой из винтовки «офицерей», риторика и апломб митинговой России — и ее же святая простота, гнев обделенных — и стыд малограмотных? Как горит и бредит Марютка, «доставая из середки» самой себя строки: «Ленин, герой наш пролетарский, / Поставим статуй твой на площаде…».

Ключевые сцены: пленный Говоруха-Отрок и Марютка-часовой выброшены вдвоем на необитаемый остров на Арале. Лодка разбита. Весна близка. Классовая вражда обернулась любовью. Томление на теплом песке у моря, близость, стремление забыть о войне, вражде, эпохе, погонах, «жить зверюгой радостной» молодые актеры играют пластично и точно. А на заднике идут кадры из «Титаника» с Ди Каприо. .. Но ведь у Лавренева герои еще и говорят все время! Об одном — каждый о своей страшной правде.

«Опус пост» — коварный жанр. Спектакль «Сорок первый»-2008 слышит и ловит время. Но не то, а это. У рампы, в песке актеры двигают оловянных солдатиков: 1919 год стал сказкой советских хрестоматий. Особо тщательных раскопок в этом песке не предполагается. Тема полузабытости, смутных теней школьной программы, единства лютых врагов в рассеянной памяти потомков звучит, кажется, сильнее, чем было задумано.

«Я за свое офицерство ни одного солдата пальцем не тронул, а меня дезертиры на вокзале в Гомеле поймали, сорвали погоны, в лицо плевали, сортирной жижей вымазали. За что?» — воистину «зверюгой радостной» излагает поручик. Не говорю, что труппа должна была засесть за «Очерки русской смуты» генерала Деникина: там такие сцены на вокзалах четко прописаны. Или за свидетельства покороче (Лифарь, Тэффи). Или за труды, трактующие революцию как особый всенародный невроз (ох, как это важно для Марютки с ее сорока смертными зарубками на прикладе!). Но недостоверность чувства и жеста копится, разрушая спектакль. А он короткий: час сорок без антракта. «Поле чувств» для него особенно важно.

И думаешь, сидя в зале: когда Федор Иванович Шаляпин готовил партию Годунова, просвещенные театралы нашли ему педагога-репетитора — Ключевского Василия Осиповича. И вот объясненные смыслы вызвали к жизни коронную, бессмертную роль. Это, конечно, эпизод истории «старого», очень старого театра. Но «складывать по капле забытые смыслы» старому театру было, видимо, комфортнее и проще.

Тут, впрочем, надо подчеркнуть: «Сорок первый. Opus posth» зритель принимает горячо. Аплодирует пылко.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Аудиозапись спектакля «Возможная встреча». Вступительное слово Марины Багдасарян, Театр FM, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000