На пиру у старосветских помещиков

Алена Карась, Российская газета, 27.12.2001
Миндаугас Карбаускис, только что окончивший Мастерскую Петра Фоменко поставил первый свой спектакль во МХАТе.

Спектакль Карбаускиса — сильное художественное предложение, сухая и резкая форма, возникшая почти из единственной фразы гоголевской повести: «Жизнь этих скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа вовсе не существуют»… Именно Тишина предстает в спектакле молодого литовского режиссера как его главное содержание. В этой эксплуатации Тишины Карбаускис оказывается учеником не столько Фоменко, сколько Някрошюса — главного поэта и технолога невербального театра, сумевшего в молчании сказать о мире не меньше любых слов. Впрочем, как человек иной художественной генерации, Карбаускис осваивает Тишину со спокойствием холодного исследователя. В повести Гоголя он исследует какую-то таинственную бездну, а не умильный старосветский мирок.

У него Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна тихо сидят на сундучке, тихо пыхтят и едят, тихо ощупывают друг друга. Где-то за сценой импровизируют на владимирском рожке. Под скрипящие эти звуки из кулисы в кулисы проносятся гуси — стая молодых актрис во главе с гусем (он же — Комнатный мальчик, тоже «фоменковский» Никита Зверев).

В оцепенении наблюдают их резвый и задорный бег старосветские помещики. В оцепенении наблюдают эту странную реальность и зрители. Тихая, полная скрытой поэзии жизнь малорусской усадьбы, любовь, не знающая другого выражения, кроме умножения солений, наливочек, пирожков и грибочков, теряет у Карбаускиса всякую сентиментальность.

Его взгляд лишен умиления, ему интересен лишь тайный голос Тишины, оцепеневшего сознания, в котором и малоросская песенка под монотонные переливы рожка, и гусиные повадки, сыгранные с азартом студенческого этюда, и озорной этюд Комнатного мальчика с тарелками и девками — все точно предчувствует близкий распад. Тихая, но все же сочная, вкусная радость бытия, вся неправдоподобная привязанность друг другу двух человеческих существ увидена режиссером точно с Луны, из бесконечно удаленной точки Вселенной, из последнего пункта аннигиляции. Из этой точки люди, гуси, шкатулочки и сундучки неразличимы. Все человеческое тихо истаивает, прямо, без особого усилия переходя в вещный мир. Пульхерия Ивановна (П. Медведева) поливает цветочки, растущие прямо на великолепном сюртучке Афанасия Ивановича, и он, точно цветок, умиленно улыбается и расцветает. И когда скрипящие гуси под владимирский рожок уносят в гробу его ненаглядную Пульхерию и вместо нежности на него обрушивается неведомая ему злобная сила, ни он, ни мы, зрители, разницы почти не замечаем. Из точки аннигиляции такие детали мало различимы.

Изысканный опус, выстроенный с формальным совершенством и концептуальной ясностью, не несет в себе никакого сострадательного чувства. И даже трогательный «толстяк» Александр Семчев, природа которого, казалось, так близка традиции великих русских комиков, оказывается в своей игре, на удивление, холодным.

В театре, который строит Карбаускис, чувствительность исчерпана. Есть только гоголевская тоска и — молчание, молчание, молчание.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000