Рассекая волны

Анна Гордеева, Время новостей, 21.09.2004
Пока зрители рассаживаются по местам, на кровати лежит, ворочаясь под простыней, молодой человек Валя (студент мхатовской школы-студии Петр Кислов). Свет гаснет; и зал начинает видеть те кошмары, что молодого человека мучают. В телевизоре появляется голова его умершего отца; затем этот отец (Виталий Хаев) выходит из белой-белой стены в белом-белом капитанском кителе. В телевизоре и «живьем» (если можно так сказать про сновидение) отец изъясняется издевательски стилизованными под Шекспира стихами и сообщает сыну, что был отравлен женой и братом. «Изображая жертву», пьеса братьев Пресняковых, режиссер Кирилл Серебренников.

У молодого человека занятная работа — он участвует в следственных экспериментах. На нем укокошившие родных и близких люди показывают, как именно это сделали. Здесь важно, что — родных и близких. В трех «эпизодах», представленных в спектакле, нет заказных убийств и бандитских разборок. Нервный подкаблучник, толкнувший из окна протиравшую стекла жену. Трогательный восточный человек, утопивший любовницу, что изменила ему с его старшим братом. Тридцатилетний владелец автомойки, на встрече выпускников доведенный до ручки насмешками более богатого одноклассника. То, что на милицейском сленге привычно называют «бытовухой» и что улучшает статистику раскрываемости — в отличие от профессиональной «заказухи». Бытовуха, быт, ежедневная жизнь — и вот эту ежедневную жизнь, ее повседневный ужас братья Пресняковы умеют слышать и воспроизводить. Они слышат, как мимоходом матушка (Марина Голуб) грозит отправить Валю в психушку. Просто чтобы не мешал устраивать личную жизнь. И как вскрикивает муж-убийца на вопрос следователя («и она вам предложила вынести ведро?») — «Это же семья! Здесь никто никому ничего не предлагает!».

Но ошибется тот, кто сочтет спектакль «чернушным», «мрачным». В программке обозначен жанр — «комедия», и зал все два часа хохочет. Хохочет, узнавая язык. Характеры. Ситуации. Нет, не то чтобы у каждого зрителя было в биографии по трупу. Просто братья Пресняковы доводят типические ситуации до экстремального разрешения. А Серебренников каждую сцену превращает в аттракцион.

Лучший из аттракционов — появление в бассейне (там, где округлый и печальный Закиров — дивная роль Игоря Золотовицкого — утопил свою любовницу) двух мужиков в черных купальниках, таких же шапочках и очках; на ногах — женские туфли. Они изображают синхронное плавание на суше и охраняют водную гладь (обозначенную голубым задником) от посягательств не взявшего с собой сменных плавок героя. Милиционеры, которым нужно проводить следственный эксперимент, им не указ. Они видят все, что происходит рядом с драгоценным бассейном, даже тогда, когда их нет на сцене. Они вездесущи и равнодушны к людям. Они боги этого совершенно безбожного мира. Отвратительные, надменные и гомерически смешные боги. Ну, каков мир. ..

Мхатовские актеры в спектакле, апеллирующем скорее к «таганковской» традиции, чем к «мхатовской» («представление» скорее, чем «переживание»), играют как один блистательно — а лучше всех, пожалуй, Алла Покровская в роли служащей японского ресторана, которой хозяин повелел изображать «пожилую японку с судьбой». Что-то вроде красного кимоно, черный паричок — и точно схваченная манера говорить и двигаться пожившей русской женщины из добрых продавщиц. 

Перед выпуском спектакля в околотеатральных кругах было много разговоров о том, что в пьесе есть нецензурный монолог. Действительно, есть: капитан милиции, проводящий следственные эксперименты, на последнем срывается и начинает вслух поражаться тому, из-за какой ерунды люди могут друг друга прикончить. Виталий Хаев, которому эта роль досталась вместе с ролью отца героя, старательно — но не очень убедительно — проговаривает все слова, которые мог бы произнести милиционер в подобной ситуации. Мог бы - спору нет. Точно произнес бы. А стоит ли их говорить со сцены… По мне — так не стоит. Точность тут не аргумент, ей есть пределы — если на сцене будут играть бомжа, никто не станет воспроизводить аутентичного запаха. Достаточно, чтобы зрители могли его представить. И этот монолог можно было написать просто русским языком, а не нецензурным русским — кстати, у первого свободы больше.

Но в мире этого спектакля свободы нет. Дело не в том, что героев (подследственных) там постоянно водят в наручниках. Дело в том, что Дания — тюрьма. И обычаи там и лексика — тюремные. Свобода — лишь невозможная и пошло выраженная мечта о море. Военно-морские песни — вот он, символ свободы. Все — живые и мертвые — выстроились в мундирах и хором запели в финале. Страдание есть. Искупления нет. И не будет никакого Фортинбраса.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Аудиозапись спектакля «Возможная встреча». Вступительное слово Марины Багдасарян, Театр FM, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000