«Это пьеса, которую копать и копать»

Роман Должанский, Коммерсантъ Власть, 16.04.2007
В МХТ имени Чехова выходит спектакль «Человек-подушка» по пьесе Мартина Макдонаха, одного из самых известных и самых спорных современных драматургов. О том, почему российскому театру нужны провокационные постановки, корреспонденту «Власти» Роману Должанскому рассказал режиссер спектакля Кирилл Серебренников.
 — Ваш фильм «Изображая жертву» собрал немало наград, сейчас у вас начинается новый кинопроект. Означает ли это, что в театре режиссер Серебренников теперь будет работать меньше, чем мы привыкли?
 — Пока трудно сказать. Кино, конечно, отнимает очень много времени. А в театральной работе я ощущаю некий тупик — это не связано с ее конкретными результатами. Но я чувствую, что нахожусь в каком-то кризисном пространстве. Делать просто очередной спектакль в очередном репертуарном театре, равно как и в антрепризе, для меня уже неактуально. Мир меняется. И Москва, единственный в России город, который подключен к мировым процессам, за последние два года очень изменилась. Поменялись критерии, оценки. Непонятно, что хорошо, а что плохо. Недавно я прочитал очень интересную статью Бориса Гройса о том, что даже массовой культуры больше нет. Есть какие-то культурные фрагменты, разобщенные и не связанные друг с другом. Театру в период таких изменений жить очень трудно. Он на наших глазах превращается в нечто другое. Я пока не знаю, во что именно. Поэтому самое лучшее — на некоторое время затихнуть, заняться чем-то другим. Возможно, лабораторной работой.
 — Может быть, ваше разочарование вызвано тем, что последние два ваших спектакля, «Антоний и Клеопатра» в «Современнике» и «Фигаро» Театральной компании Евгения Миронова, получили отрицательные отклики у критики?
 — Я четко разделяю мнение критиков и мнение зала. Спектакли делаются для того, чтобы их смотрели обычные люди, много людей — тысяча человек за вечер. В тех злобных статьях, которые были написаны про эти спектакли, я не прочитал ничего, что заставило бы меня задуматься. Я внимательно читаю настоящую критику. А неквалифицированные эскапады не комментирую. Между тем на оба этих спектакля невозможно достать билеты.
 — Но вы же прекрасно понимаете, что мнение публики опасный критерий для серьезного художника. Больше всего зрителей, как известно, смотрят программу «Аншлаг» или что-то в этом роде.
 — Согласен. Скажу по-другому: для меня два этих спектакля очень важны и ценны. Ну, вот так они были восприняты. Я помню, как в штыки были сначала восприняты и «Господа Головлевы» в МХТ. Первый раз в жизни Женя Миронов (исполнитель роли Иудушки Головлева.- «Власть») прочитал про себя какие-то скептические отклики. Уж что про меня писали, я вообще молчу. А сейчас, почти два года спустя, все цокают языками: ах, ах, вот «Головлевы» — это да! Выдвигают спектакль на «Золотые маски» и ходят на цыпочках.
 — Но этот спектакль идет на малой сцене. Его все равно увидит меньше зрителей, чем любой ваш фильм. К тому же кино больше востребовано молодежью. Может быть, в этом причина разочарования театром?
 — Важно и то, что у кинокартины легче возникает международная история. Работая в репертуарных театрах, я, например, не могу заявить о себе на мировом профессиональном пространстве. Спектакли, которые я хотел бы показать на фестивалях за рубежом, просто невыездные. А с фильмом проще: его приглашают, прокатывают, о нем узнают. Все упирается в экономику. Скажем, МХТ бессмысленно звать на фестиваль, даже если это Авиньон или Эдинбург, потому что за один вечер на «стационаре» они получают больше, чем любой фестивальный гонорар. Зачем им ехать?
 — Есть же понятие престижа.
 — Никого оно не волнует. В нашем обществе нет пока критерия, кроме цены. Это очень плохо. Даже в советское время были критерии, слава, почет какой-то, а сейчас все баблом меряется. В Европе, кстати, не так: там знают, что не все можно купить за деньги. А у нас варварское, дикое, нефтяное общество. В каждом жесте — двойная мораль, в каждом высказывании — двойное дно.
 — Может быть, кризис взаимоотношений с театром коренится в том, что вы просто созрели для того, чтобы иметь собственный театр? У нас ведь принято считать, что так называемые молодые режиссеры, а таковыми считаются все, кому до 50,- закоренелые эгоисты, думают только о собственной карьере и брать на себя ответственность за серьезный театр не хотят.
 — Это ложь и безобразие. Разве кто-то предлагал?
 — Конкретно спрошу. Вам предлагают возглавить Театр имени Вахтангова. Ваш ответ?
 — У меня пока есть силы и есть азарт. Наверное, в этой ситуации я бы сформулировал некие жесткие условия, при соблюдении которых я бы мог согласиться. Но вообще предложение тяжелое.
 — Ладно, тогда резко о другом. Вы, кажется, не нашли пока для себя любимого драматурга? Всех авторов, и классических, и современных, кроме братьев Пресняковых, ставили по одному разу.
 — Собирался Василия Сигарева поставить еще одну пьесу, но он не разрешил: говорят, обиделся за то, что я в каком-то интервью не назвал его в числе великих драматургов.
 — Можно исправить прямо сейчас.
 — Вася! Ты один из самых великих драматургов. Но ставить твою пьесу все равно теперь не буду. Не сложилось.
 — А Мартина Макдонаха, автора «Человека-подушки», будете еще ставить?
 — Думаю, да. Вот он действительно один из великих драматургов нашего времени. Артисты сами говорят: это бездна, это пьеса, которую копать и копать. Глубочайший, труднейший драматург. Ничем не проще Островского, Чехова, Олби, Беккета.
 — Но Макдонах автор довольно жесткий и мрачный. Не лучше ли было его делать в независимом проекте? Помните, что творилось после спектакля «Изображая жертву»? Сколько собак тогда спустили на МХТ и Табакова лично за матерный монолог, звучащий со святой сцены.
 — Есть такой человек в телевизоре, Караулов его фамилия, он объявил с экрана, что я пятая колонна, что меня прислали американцы, чтобы уничтожить русский театр и развратить русских зрителей. Из этого я делаю вывод, что русская культура столь слаба, уязвима и нестойка перед лицом порока, что ее может развратить один-единственный режиссер. В общем, сумасшедших много. Мне всегда от них за что-то достается. «Антоний и Клеопатра» — как посмели напомнить про беслановский спортзал! «Фигаро» — как посмели переписать Бомарше! «Господ Головлевых» ругали за безверие, бездуховность, за то, что не дарят свет и надежду…
 — А искусство не должно дарить свет и надежду?
 — Наверное, должно. А кто-то должен напоминать и о темных сторонах человеческой природы, о безнадежности жизни, о том, что в момент рождения мы начинаем умирать, и о куче других грустных вещей, которые вовсе не отменяют радости жизни. Театр должен вызывать размышления — но не скуку, должен радовать — но не угодливо развлекать.
 — Вам не кажется, что движение за «новую драму», о котором так много шумели несколько лет назад, как-то скисло?
 — Тут надо объяснить, в чем я лично расхожусь с идеологами так называемой «новой драмы». Разумеется, я не против современной драматургии. Я лишь против того, чтобы собирать эти пьесы в разных маргинальных углах. Неправильно прятаться в подвалы и организовывать пионерские кружки. Надо идти в большие театры и там продвигать эти пьесы. Потому что новая драма — это не только новые тексты, это еще и новая эстетика, новые приемы игры…
 — А сейчас разве есть разница в стилях игры актеров?
 — Да. Но зависит это уже не от школы, как принято было считать. Просто есть артисты, работающие в хорошо продающихся театрах, и артисты, работающие в плохо продающихся театрах. Есть ли среди первых, подсаженных на наркотик коммерческого успеха, хорошие артисты? Безусловно. Среди вторых? Реже, но тоже есть, хотя они и стремятся попасть в первую категорию. Ужас в том, что смена поколений прошла в терминах экономики. Артисты новой драмы подтянулись в богатые буржуазные театры. А там, в подвалах, остались люди либо невостребованные, либо принципиальные.
 — Может быть, стоит заняться педагогикой, самому воспитать таких артистов, какие вам нужны?
 — Есть такие планы. Поймите меня правильно: те артисты, с которыми я работаю, очень хороши. Но вот я смотрю на свой уже старый спектакль «Пластилин» — его играли сначала совсем молодые актеры, и они играли его о трагической судьбе мальчика, о чем-то страшном, драматичном. Сейчас почти все эти актеры стали знаменитыми, и этот же спектакль они играют про то, какие они сами знаменитые и какой это офигительный спектакль. Они выходят на сцену с чувством, что они прекрасные артисты. Внешне все замечательно, зрители кричат «браво», но от того честного и искреннего спектакля мало что осталось. Я все чаще прихожу к выводу, что артисты присваивают себе спектакли — и убивают то, ради чего эти спектакли затевались. Я понимаю, что этими вопросами не я первый задаюсь. Неспроста Анатолий Васильев в свое время набрал никому не известных актеров и стал с ними работать. И Додин неспроста всех держит под колпаком, в черном теле. И Фоменко с Женовачем выращивают своих актеров, как в оранжерее, под искусственным светом, чтобы они не учуяли запах кино и телевидения, не увидели каких-то цветных лампочек. Трудно все это, в общем.
 — А вы чувствуете, что идет какая-то борьба старого искусства с новым?
 — Не борьба идет, а война! Война культур. И это неплохо, потому что у конфликта всегда есть какой-то результат. Это не борьба театральных эстетик, это борьба укладов жизни, это отражение общественных процессов. Общество настолько расколото и наэлектризовано, что не отражаться на состоянии культуры ситуация не может. Есть одна культура, целиком обращенная в прошлое, она все время твердит о каких-то традициях, о том, что был великий советский театр, она все время апеллирует к теням предков, не хочет воспринимать новации, не хочет пускаться в авантюры, не хочет признавать ироничную и хулиганскую сущность театра — и театр превращается в скучное и назидательное мероприятие. А есть другая культура, новая, которой в России очень мало и заниматься которой очень трудно, потому что публики, которая хочет такого театра, очень мало. Пока что у нас везде насаждается первая культура, в основе которой ностальгия по Советскому Союзу, убежденность в том, что его крах какая-то величайшая трагедия. Да счастье это великое, что сгинула гребаная империя зла!
 — Вы считаете себя политически активным человеком?
 — Да. Я переживаю за то, что происходит в стране, где я родился и живу.
 — И где собираетесь жить дальше?
 — Да. И я хочу, чтобы мне и всем остальным здесь было хорошо.
 — Вы считаете «Человека-подушку» политической пьесой? Ведь там действие происходит в тоталитарном государстве, действуют следователи, ведущие допрос писателя…
 — К счастью, эта пьеса глубже, чем политические аллюзии. Там есть и мастерски закрученная интрига, и детективная линия, так что зрители следят просто за выяснением тайны. Но там есть еще и напряженная работа мысли. Пьеса — об ответственности за слово, о том, что вымышленный мир способен быть сильнее реальности. В конце концов, она о наличии Бога. О том, что в самом жутком мире, где все должно закончиться наихудшим образом, все-таки есть чудо — и оно побеждает неверие в чудо. Мне кажется, это религиозная пьеса. И по-настоящему идеологическая. Так что наверняка что-нибудь опять припаяют.
Свою первую пьесу «Королева красоты из Линэна» Мартин Макдонах написал десять лет назад — и в возрасте 27 лет сразу стал одним из самых многообещающих театральных авторов. Надежд зрителей он не обманул — сегодня Макдонах, пожалуй, некоммерческий драматург номер один в мире. Сначала его связывали с так называемой драматургией in-yer-face (искаженное «тебе в лицо») — жестким, намеренно грубым и даже агрессивным стилем отражения жизни. Потом стало ясно, что Мартин Макдонах сам по себе, что он не умещается в рамки каких бы то ни было направлений. Конечно, ему все равно пытаются найти аналоги. Чаще всего он пишет про ирландскую глубинку, поэтому его сравнивают с ирландским классиком Джоном Сингом, автором «Удалого молодца — гордости Запада». Его сочинения исполнены парадоксального юмора, поэтому в Макдонахе находят влияние другого ирландца — Бернарда Шоу. В пьесах Макдонаха много обескураживающе насмешливой жестокости, за это его уже давно прозвали «театральным Тарантино». И Дэвида Линча можно вспомнить в связи с Макдонахом, и еще много кого. Он закручивает лихие сюжеты, мастерски пишет диалоги, придумывает такие роли, что артисты дерутся за них, и при этом говорит об очень важных вещах. Его пьесы «Калека с острова Инишмаан», «Человек-подушка», «Черепа из Коннемары» идут по всему миру. Пару лет назад Макдонаха наконец-то распробовали и в России. Сначала сразу три его пьесы поставили в Перми, затем — в Омске, сейчас в Москве идет сразу несколько «Калек», а в Театре имени Вахтангова осенью вышла премьера «Королевы красоты». «Человек-подушка», пьеса о насилии и фантазии, о литературе и о детских страхах, ставится в России впервые.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Аудиозапись спектакля «Возможная встреча». Вступительное слово Марины Багдасарян, Театр FM, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000