Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

КАК ТАБАКОВ ЗА ДУНАЕМ ПРАВИЛ (часть первая)

Марина Райкина, Московский комсомолец, 16.08.2005
Табакову исполняется 70? Да чушь собачья! Надо смотреть не в паспорт и не в пенсионную ведомость, а на человека. А человек Табаков? О! Он даже не пароход. Это — явление, природная стихия, сравнимая ну разве что с могучей рекой. Уместно было бы сказать Волгой, но в данном случае мы находимся с ним на Дунае — тоже неплохой реке, начала и конца которой не видно. А глубины просто так не измеришь.

Накануне своего юбилея Олег Табаков в Будапеште снимается у Иштвана Сабо на знаменитой студии «Мафильм». Как это происходило, что случилось до и после съемок, наблюдала наш обозреватель Марина РАЙКИНА. 

Суббота. «Мафильм». Павильон

Кажется, я пропустила самое интересное — в павильоне, где развернулся Сабо, случился пожар.

 — Все закричали: «Пожар, пожар», — говорит мне Табаков, сидя на лавочке.
 — И главное, все уже на площадке, еще не начали снимать, а тут?

Но его зовут на площадку, и я не успеваю спросить: мол, может, теракт? В павильоне Табаков — белая рубашка, черный жилет — садится за стол. Трубка отправляется в рот, и он с важным видом произносит:

 — Чего ты не додал нашему болвану, главному инженеру?
 — Неки нем келл шемми? — отвечает ему знойный красавец венгр. А Табаков ему в ответ, естественно, по-русски: «Что у нас со свинофермой?» Оба делают вид, что здорово понимают: один — венгерский, другой — русский языки.

В этот момент Сабо останавливает съемку.

Иштван Сабо — знаменитый венгр с мировым именем. Четыре раза его фильмы номинировали на «Оскара», победил один — «Мефисто» с Клаусом Марией Брандауэром в главной роли. Работает с голливудскими звездами — Харви Кейтелем, Джереми Айронсом, про Брандауэра уже сказала, Табаков у него уже снимался в картине «Мнение сторон». Мастер тонкого психологизма и высококачественных картин. 

В полумраке я наконец могу рассмотреть небольшой павильон. В общем, домик нехилый — на стенах пять портретов в золоченых рамах и столько же жанровых картинок — в основном вояки на лошадях. Шкаф со старинной резьбой, книги с золотым тиснением. На столе, за которым сидит Табаков, бронзовые статуэтки и десять курительных трубок в кружок на специальной подставке.

Дубль второй.

 — Ведь он - оппозиционер. Оппозиция — вещь хорошая (кашляет), полезна даже. Как иначе избиратели будут уверены, что дела у власти двигаются правильно. Как получилось, Пишта, что ты сдружился с ним?

В этот момент Табаков из благодуший, как с ледяной горы, со скоростью влетает в гнев:
 — Он не родственник! Он говно собачье!!! Другой бы на его месте со своим оппозиционерством уж состояние бы нажил. А у него? ведь ничего нет, умеет (ехидно) только в карты играть (похохатывает). И в карты он играет плохо (хохочет, издает звуки с непередаваемыми оттенками).
 — Спасибо большое, — говорит по-русски переводчица Жужа, рыжая и вся в конопушках. Мы выходим на улицу. Снова садимся на лавочку. Табаков жмурится на солнце.

 — Олег Павлович, что за страсти по свиноферме?

 — Какая свиноферма! Это страсти по финансам. События происходят в 28-м году, но такое вполне может быть и сегодня.

В самом деле, как же это я не сообразила насчет самой модной сегодня забавы: отхватить государственные деньги, откатить часть госчиновникам, а часть себе притырить. А классик венгерской литературы Жигмонд Мориц еще в 1928 году про все это написал в своем романе «Родственники». И про круговую поруку среди свояков, земляков и бывших членов по партии. И про то, как молодых и наивных демократов разводят и делают из них козлов отпущения. Этим как раз и занимается Табаков, он же господин бургомистр.

 — А вы, Олег Павлович, мерзкий? То есть я хотела спросить — ваш герой, бургомистр?

 — Он нормальный, крепко сидящий на своем месте 30 лет. По сути дела, он - основа государственного строя. А постольку-поскольку надо время от времени кого-то сдавать, сдал молодого.

 — Значит, все-таки мерзкий, — безнадежно вздыхаю я.

 — Можно и так сказать. Но, знаешь, бывает мерзкий как отвратительный, а бывает мерзкий, но милый. Вот это похуже.

Народу в павильоне туча — на одну душу Табакова двадцать киношников с микрофонами на штанкетах, камера с четырьмя операторами. Гример с пуховкой, девочка с блокнотом, парень с хлопушкой. В углу худой мужик гонит дым черной доской. По стенам жмутся еще какие-то люди. И все они шикают, если чуть повысить голос. Да что там голос, ботинком скрипнуть нельзя: тут же оглядываются и делают ужасные глаза.

«А если кто-то пукнет? — думаю я. — Убьют на месте». В группе Сабо должна быть тишина, как в усыпальнице. Непозволительно даже говорить на улице, за пределами павильона. Впрочем, сам великий Сабо не похож на того, кто чувствует себя царем, богом или гуру на съемочной площадке. Он не кричит: «Мотор!» Он, будто стесняясь, произносит «кэздьюнк», то есть «начинаем», взмахивает ладонью, точно провожает поезд. Однако такая кротость — видимость. Рассказывают, что на съемках фильма «Мнение сторон» он так сцепился с Харви Кейтелем, что:
 — Шумела буря, гром гремел, — подтверждает Табаков, на которого в упор смотрит Сабо, а совсем не в монитор, как принято у многих режиссеров. Но он - не многие. Сабо — один. 

«Мафильм», который теперь в год выпускает 20-25 фильмов,некогда совместно с СССР сделал много картин, но в историю, по сути, попали две: «Альба Регия» с Татьяной Самойловой в главной роли (1961 год) и «Ференц Лист» о русской возлюбленной знаменитого музыканта.

 — Самойлову мы пригласили после того, как она победила в Каннах, — объясняет директор бывшей и нынешней картин Лайош Овари. — Красивая артистка и женщина скромная. Гонорар получала в форинтах, но небольшой. Ничего себе особенного не позволяла, может, знала, что за вашими актерами присматривали.

А про Листа вспомнил такую историю. Снимали двумя группами: в Венгрии и под Петербургом. Зима, мороз, венгерская группа приезжает на площадку, а русской нет. Ждут полчаса, час? уже околели от холода. Лайош звонит русскому директору, а тот ему: «Ты что, мы в 28 градусов не работаем». — «А мы, значит, работаем?» — «А разве вас не предупредили?» Но вообще, за исключением этого инцидента, ничего дурного в памяти не осталось. Наоборот — красивые артистки: Лучко, Шенгелая.

Минут через 10 снова выходим на улицу. Возникает несколько вопросов. Первый — как актеры, не понимая друг друга, так убедительно играют? Чернявый партнер Табакова — Чани Шандор, такая же звезда, как у нас, скажем, Балуев или Безруков, говорит мне, что даже очень помогает, когда Табаков говорит с ним по-русски — интенсивнее идет работа. И еще, что хорошо смотреть ему в глаза, потому что он берет партнера сразу.
 — Я очень хотел бы выглядеть так же, как Табаков, когда мне будет 70 лет, — усмехается этот 30-летний красавец.

Еще вопрос — но уже со сценарием в руках:

 — В сценарии, Олег Павлович, никаким, извините, говном, не пахнет, о котором вы кричите в гневе.

 — Ну, это я от себя. Иначе непонятен мой взрыв: он должен быть эмоциональным и неконтролируемым. Во всем фильме бургомистр респектабельный, серьезный, уверенный в себе руководитель. А тут, когда он узнает о контракте оберпрокурора с оппозиционером я кричу: «Какой он родственник? Говно он, а не родственник».

Причем произносит это с такой же отдачей, как на площадке. Другой молодой актер Чобо Пинтроп, который играет незаконнорожденного сына Табакова, говорит мне, что верит, будто Табаков и есть бургомистр. А кто бы в этом сомневался?!

 — Олег Павлович, чем отличается работа у Сабо от работы у других режиссеров?

 — Высокий профессионал! Сочинил фильм, знает, что нужно, и отбирает, что ему нужно. Снимает сцену и эдак, и так, и наперекосяк, чтобы множество вариантов иметь. По-другому не может, не хочет и не будет работать.

 — А как платят?

 — У американцев можно заработать. Здесь значительно скромнее, скромнее даже, чем у нас. Но «Родственники» — это не для денег.

 — Прощью вас, Ольег Павловыч, — вкрадчивым голосом говорит крупняк в черной майке — ассистент по актерам Габор. И Табаков вперевалочку, как по палубе, отправляется в павильон. В Будапеште он снимается по 12 часов в день. В 7.10 за ним в гостиницу приходит машина. Около 8.00 начинается смена.

Рубашка на Табакове идеальной белизны. А вот ботиночки?

 — Кстати, почему у вас все время на съемках развязаны шнурки?

 — А я не люблю завязывать. В камеру все равно не видно.

Воскресенье. Центр Будапешта

12.00. Табаков выходят из гостиницы. На улице уже жарит. Справа — Дунай, слева — главный туристический психодром с магазинами и ресторанами. Куда пойдем — спрашивать не надо: естественно, на улицу Ваци.

 — Сядем здесь, — говорит Олег Павлович, — потому что я здесь уже ел.

Официантка дает нам меню с ланчем. А он ей:
 — Ты это брось, дочка. Обедать будем. Ферштейн?

И переходит на английский. Довольно приличный.

 — А говорите, что языком не владеете.

 — Это потому, что стесняюсь. Ведь самое смешное: язык начинается с простых вещей — спросить, как пройти в сортир, где пожрать, купить и сколько стоит, а уж потом к этому конструкции прирастают. Я рассказывал тебе, как впервые заговорил на английском? В Шеффилде в театре у Питера Джеймса было два переводчика — один в прошлом актер театра Образцова, невозвращенец Борька Инсаров. А вот второго мне предоставило Министерство культуры. И оба заболели в один день. Тогда менеджер — из одесских иммигрантов — пришел ко мне: «Олег, надо репетировать сегодня». — «С ума сошел! Как я буду без переводчика?» — «Пойми, надо». — «Да не могу я». — «Если не будешь репетировать, я очень большую неустойку заплачу». — «Нет, нет». И так десять минут: нет — да, нет — да. И под конец он вдруг пускает слезу: а ведь старик, лет под 80. Я: «Да, да, буду репетировать». За что старик-то страдать должен?

Табаков заказывает нам по рыбному супчику.

 — Венгрия в вашей жизни. Помните первый приезд?

 — Давно было: в составе делегации на днях советского кино. Потом «Современник» был на гастролях — играли коротенькую пьесу, где два руководящих деятеля не могут обуздать рвущегося к свободе передового рабочего. А потом три года я ездил в город Веспрем, где сделал «Обыкновенную историю», «Ревизора» и «Полоумного Журдена». Это случилось до того, как Гришин (первый секретарь горкома партии Москвы в 80-е годы. — М. Р. ) украл годы из моей жизни. Шесть лет! Кёсёнём.

То есть «спасибочки» по-венгерски — официантке, которая принесла приборы.

 — Постойте, Олег Павлович. Внесите ясность в мое сознание: вы - популярный, обласканный властями артист, со всеми московскими начальниками вась-вась, а с Гришиным, которого никто уже не помнит? Совершенно непонятно.

 — Я могу тебе сказать. Я был его любимцем, это он, когда ушел Ефремов, назначил меня, 34-летнего, директором «Современника». Выдвинул чуть ли не членом в кандидаты горкома партии, в общем, числил в приближенных. А я после всего этого? не то что по мудаковатости, а просто не выдержал глупости. Он ведь на всех празднествах и пленумах говорил: мол, вот какой замечательный подарок горком сделал «Современнику» — здание на Чистопрудном бульваре.
И как-то, выступая на очередном заседании, тоже ляпнул: «Вот, наш подарок молодому театру». Какой, к черту, молодой — уже 16 лет прошло. Ну я и вылез: «Какой подарок?» — сказал я. Ведь «Современник», когда находился на площади Маяковского, по сути был безубыточным, прибыльным театром. А когда его перевели на Чистопрудный, то из-за амортизационных отчислений (кстати, там раньше был купеческий клуб и при нем небольшой публичный дом) стал убыточным, дотационным. И вот с этого все понеслось.

 — Только честно — зачем на рожон полезли?

 — Знаешь, просто не выдержал. Глупо это было — ведь ничего же не изменишь. Сори. Кен юг ив ми? (официантке). Все тогда посмотрели на меня с удивлением, мол, мудак, что ли? Я, а не он. И он вышел на тропу войны — не дал открыться театру, подвалу то есть: показал, кто хозяин в лавке. Мои друзья устроили мне встречу с Сусловым, и он дал понять: «Все могу, но в дела Москвы не вмешиваюсь».
В общем, два года я был невыездным. А в конце 79-го в Москве гастролировала знаменитая пара Хью Гроним и Джессика Танди. Они играли спектакль «Игра в джин». Пришли к нам в подвал и прямо забалдели: «Давай, возьми нас в ученики». Стали думать, как технически оснастить подвал. «А можно ли дать денег?» — спросили. — Тысяч 100 или больше". Я сказал: «Нет, нельзя». Кончилось все тем, что они оставили деньги и нам через посольство купили суперсовременную радиоаппаратуру.

 — А почему вы деньги не взяли? Тем более что не вам лично, а на дело. Испугались подслушивающих жучков?

 — Нет, не испугался. Просто я немножко чистюля в таких вопросах. Я даже знаю, что это глупо, но мне всегда казалось, что с этой властью лучше так. Всерьез у КГБ ко мне ничего не было. Землю свою я всегда любил не за что-то, а просто по дурости и по любви. Я родился с этим. Американцы ведь предлагали мне всерьез работать.

 — Это был правильный суп, — вставляю я.

 — Ну что ты! Супец что надо.

 — Вы, я вижу, страну через живот воспринимаете?

 — Нет. Через людей. Страна — это не музеи и не памятники, а человек, который может рассказать о своей любви. Таким человеком здесь был Эркень, великий писатель. Если завтра раньше закончим, съезжу на могилку.

 — Когда же это было — с работой в Америке?

 — В 80-е годы. Я два года преподавал в Оксфорде, во Флориде, в Нью-Йорке и в самом маленьком штате, как он называется? Они мне предлагали положение «гость-профессор». Что это давало? Грин-карт сначала, а потом и гражданство. По тем временам очень хорошие деньги — больше 4 тысяч в месяц. И каждый год для меня и для жены — в Европу билет и машину. Но? может, оттого, что? ну, не совпадает у нас группа крови?

Цитирует из Блока про березки и Россию. 

 — Давайте забудем про Блока. Вы же умный человек, понимали, что в СССР ничего не изменишь.

 — Да я вообще думал, что максимум либерализации, которая возможна в этой стране, — это реабилитация Николая Ивановича Бухарина. Я даже задал этот вопрос Хрущову, когда тот, уже будучи в отставке, пришел в «Современник»: «Почему не реабилитировали?» — «Не успел». Так что все я понимал.

 — И вы понимали, что, работая в Штатах, могли стать вторым Ждановым (ученик Михаила Чехова. — М. Р. ), сохранить в чистоте русскую театральную школу?

 — Да я думал, что и вторым Михаилом Чеховым мог бы стать. Но? Не по мне!!! Нет, Мариш, это зависит от того, кому что больше нравится: кому Конституция, кому севрюжина. Театральный человек вне этой земли? Да нет смысла!

 — А как вы думаете, в Голливуде вы смогли бы сделать карьеру?

 — Умственная постановка вопроса. Но, судя по тому, как я схватываю, денег было бы значительно больше, чем у Видова или Крамарова. Я небезосновательно это говорю: в нескольких американских фильмах снимался, говоря на английском. По-моему, я рассказывал тебе историю, которая могла повернуть судьбу.

 — Мне нравится судьбоносная направленность нашего обеда.

 — В 67-м году «Современник» готовил спектакль «Большевики» — подарок к 50-летию советской власти. Председатель цензорского комитета Романов усмотрел в пьесе крамолу, а Екатерина Фурцева, министр культуры, стала на нашу сторону. В это время в Москву приехала жена режиссера Карела Райша (чеха по происхождению, англичанина по гражданству), замечательная французская артистка Бетси Блэр. Ее послал муж, чтобы она нашла в Москве артиста, который бы сыграл Есенина в фильме «Айседора», с Ванессой Редгрейв в главной роли. И через маму Миши Казакова, говорившую по-французски, она вышла на меня. Я ей глянулся, и был заключен контракт — на 48 тысяч фунтов. Это немыслимо!!! Фурцева позволила изъять сценарий из Госкино, Сашка Свободин перевел его, мне разрешили играть. 5 ноября мне нужно было лететь в Лондон примерять котелок, ботинки, фрак. Ну вот?
Вот ты говоришь, патриотизм. В «Современнике» не скажу что все, но несколько человек жили по законам совести. И я отказался лететь перед премьерой. Если бы я уехал, может, и не очень-то подвел: роль у меня была на главная, но острый момент был — театр, на хрен, могли прикрыть. А это — дело жизни, все-таки я проработал в театре 14 лет. Нет, вру — 10. В результате Есенина играл какой-то югославский журналист в дубленке.

 — Вам пришлось платить неустойку?

 — Только потому, что Бетси было ко мне расположена, нет.

 — А вот интересно, как ваша жена реагировала на ваши выходки: отказался от должности профессора, от роли в Лондоне? Неужели не давила?

 — Люся любила меня и понимала, что я поступаю как надо. Хотя это было несоразмерно ни с чем. Так что судьба меня испытывала. Меньше года спустя судьба еще попыталась меня склонить?

 — К сожительству?

 — К сожительству с внучкой семейства Майер. А Майер Фондэйшэн — это люди, которые владели газетой «Вашингтон пост».
Сори. Так что мы берем из десерта?