Режиссеры | Миндаугас Карбаускис: «Премии сродни восхождению на гору»Ирина Воробьева, ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ, 1.09.2005 Режиссер Миндаугас Карбаускис, чьи спектакли с успехом идут не только в театре-студии под руководством Олега Табакова, но и во МХАТе имени Чехова, считает шумиху вокруг своего имени надуманной. Так или нет но именно он в этом году получил «Золотую Маску» за режиссуру спектакля «Когда я умирала», поставленного в «Табакерке». Что изменилось после получения «Золотой Маски»? Премии сродни восхождению на гору: лезешь-лезешь, залез, а захочешь слезть не получится. Подниматься легче, чем спускаться. Ведь после признания и похвал от тебя ожидают большего, начинают другой счет предъявлять, а ты можешь быть к этому счету еще не готов. В чем заключалась главная трудность в работе над спектаклем «Когда я умирала»? Пожалуй, в написании инсценировки параллельно с репетициями. В течение трех месяцев, которые отводились на создание спектакля, утром и днем я репетировал, а вечером писал. Но, с другой стороны, было интересно, а для театра, как мне кажется, полезно отсутствие отдельной, самодостаточной инсценировки. Кроме того, определенная сложность была в том, что Фолкнера я впервые прочел на литовском, на русском же он воспринимался совсем иначе из-за слишком красивого перевода. В переводе на литовский, как, кстати, и в оригинале речь очень простая, грубоватая. В постановке я постарался передать ощущения от книги, прочитанной на литовском. Одни считают, что это спектакль-парадокс он о смерти, но зрители в зале смеются. С точки зрения других, это размышление на известную тему о том, что человек уходит из этого мира таким же одиноким, как и приходит. .. А что вы для себя открыли в Фолкнере? Мнения о такой литературе и такой истории должны быть разными здесь нет ни одного ответа, зато задается много вопросов. Мы даже не знаем, отчего она умерла. Может быть, от усталости? Очень интересный образ. Вообще этот роман кладезь театральный образов. В самом произведении еще больше сюжетных линий, чем в спектакле, но, слава Богу, что смогли сделать, то, что получилось. Создали актерский ансамбль, попробовали создать особый мир. Самое же главное в спектакле, и в этом феномен Фолкнера как автора, что речь идет о живых. Они главные действующие лица, отсюда и смех в зале. Спектакль про жизнь, которая продолжалась, когда она умирала. Как зарождался спектакль? Я работаю в театре-студии под руководством Табакова и каждый год предлагаю то, что мне интересно. Что до Фолкнера, то первые десять сцен мы сделали со студентами Сергея Женовача (Сергей Женовач ведет в РАТИ курс актеров и режиссеров. «ВЕСТИ»). Потом я отошел от преподавательства, но наработанный материал остался, я решил продолжить и завершить начатое в «Табакерке». А почему вы решили оставить работу преподавателя? Знаете, недавно открываю журнал «Афиша» с материалом, посвященным выпуску курса Женовача. Огромное количество фотографий ребята, руководитель курса и ни одного преподавателя. А их ведь много, и это люди, которые делали мастерскую Фоменко. Я понял, что это строительство чужого здания, и ушел. Не хотел обрекать себя на то, чтобы потом ходить обиженным. Видимо, «Табакерку», где вы работаете приглашенным режиссером, вы воспринимаете как свое здание, а как началось сотрудничество с театром-студией? По рекомендации моих педагогов, главным образом Евгения Борисовича Каменковича, активно работавшего во МХАТе, Олег Павлович посмотрел студенческий спектакль «Гедда Габлер» и пригласил поработать, спросив, что я хочу сделать. В первом же сезоне я выпустил три спектакля: в театре-студии «Долгий рождественский обед» и «Лицедеев», во МХАТе «Старосветских помещиков». По первому образованию вы актер, но в спектаклях в этом качестве не участвуете. Почему? Я пробовал себя в этой роли после окончания театрального училища в Литве. Для профессии актера нужны совсем другой посыл и совершенно иная психология. Я очень «головной». По моему мнению, я плохой актер. Поэтому вы решили отправиться в Москву поступать на режиссуру? Три года я практически сидел без работы и пришел в полное отчаяние, словом, было необходимо что-либо решать относительно дальнейшей жизни. Вообще в Литве очень маленький театральный рынок и если женщина может выйти замуж, родить детей и забыть про актерство, то для мужчины понять в 40-45 лет, что он лишь артист, и денег заработать не в силах, настоящая трагедия. Кино в Литве нет, у театров бюджеты ограниченны, к тому же их не больше восьми, что не соответствует количеству выпускаемых каждый год артистов. Некоторые подрабатывают на телевидении, но для этого нужен особый талант. Возможно, окажись я в России сразу же после училища, моя судьба сложилась бы иначе. В Литве же наш курс вообще нигде не ждали. У преподавателей не было театров, в которые они могли бы порекомендовать своих студентов. Конкурсов, подобным московским, когда можно прийти в любой театр в определенные дни и показать себя, в Литве не практикуют. Так что дорога в храм искусства была непонятна. Постараться попасть куда-либо через режиссера? Но ведущих режиссеров всего пять и ни одному из них ты не нужен. Кто-то из знакомых посоветовал мне посидеть в театральном буфете, чтобы получить роль. Помню, я спросил, а на какой день это произойдет. Мне ответили, что, наверное, на пятый. Четыре дня я провел в буфете национального театра, разговаривал с артистами, меня начали воспринимать как штатного собрата, и на пятый день, в самом деле, предложили репетировать. Что повлияло на выбор театрального вуза? Вы росли в театральной семье? Профессии родителей к театру отношения не имеют. Отец 18 лет возглавлял колхоз, ныне коммерческое хозяйство. Называется оно «Наисиай» и находится в двух километрах от Горы крестов. А мама работала дефектологом. Но отец очень увлечен театром. До сих пор, приезжая в Москву, смотрит около десяти спектаклей, иногда по два спектакля в день днем и вечером. Видимо, его увлечение на мне сказалось. Театр произвел настолько сильное впечатление, что пошли в актеры? Если бы театр производил на меня впечатление, я бы зрителем, наверное, оставался. Я заинтересовался театральной технологией, театром как профессией, а чем больше его узнаешь, тем меньше впечатляешься. По два спектакля в день по примеру отца никогда не смотрел. Мне к тому же очереди в гардероб очень не нравились. Но как все же человек, который не испытывал особых восторгов в отношении театра, подался в артисты? Было три брата два умных, а третий артист. И как родители отреагировали на ваше решение? Пробовали помогать, взяток не давали, но связи задействовали. Меня ведь не принимали, я этюд сделать не мог, правда, стихи читал хорошо. С родительской помощью или нет, но в училище я поступил. Замечу, что это был 1990 год, когда вузы Литвы в ожидании скорой независимости республики специально набирали на десять ребят больше, чтобы они избежали советской армии. После развала Союза большинство принятых сверх плана выгнали. Чем сейчас заняты? Готовим к постановке «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева и «Мертвые души». В чем основная трудность в работе над спектаклем по мотивам главного произведения Гоголя? Сложно найти ответ на вопрос «Что делать с вдохновением автора?». В этом романе многое от вдохновения, поэтому очень, очень трудно логически отследить все нити. Кроме того, все всё о «Мертвых душах» знают, и это тоже сложности создает. По всем составляющим выходит капкан, но посмотрим, как получится. Очень интересно. На «Золотую Маску» номинировался еще один ваш спектакль «Дядя Ваня», поставленный на сцене МХАТа. Во время работы вам мешало влияние других режиссеров? Я очень хорошо помню «Дядю Ваню» Някрошюса, и этот спектакль действительно давлел, но только в начале работы, потом мы побрели, как мне кажется, по своему пути. Для меня это очень простая, понятная пьеса. Мне знакома жизнь, когда время не движется. Я знаю людей, которые так живут, я и сам так жил. Предложение поставить «Дядю Ваню» исходило от вас? Да, и Олег Павлович на него откликнулся. В этом спектакле вообще все удачно связалось. И Шейнцис с Лешей Кондратьевым придумали замечательную сценографию (Олег Шейнцис и Алексей Кондратьев художники-постановщики. «ВЕСТИ»), и музыка Пускунигиса интересно легла. Что для вас означают слова «невостребованный спектакль»? Не нужный людям, непонятный по менталитету, спектакль, вокруг которого нет ажиотажа, какого-то мира не только в нем самом, но и вокруг него. Для меня такими спектаклями были «Синхрон» и «Гедда Габлер», уже в процессе работы над ними начались психологические проблемы, приходилось надрываться, некрасиво потеть, в результате и спектакли получились с надрывом. Многие мэтры театра и кино отмечают, что зрители отдают предпочтение произведениям легкого жанра, не заставляющим размышлять. «Когда я умирала» к таковым не относятся, и тем не менее зал полный. Ваша публика исключение? Я не верю в нашествие зрителя-дурака, жаждущего, чтобы его отупляли, хотя время, конечно, накладывает свой отпечаток. Что до «Когда я умирала», то для некоторых он труден. После антракта 11-15 человек, как правило, уходят, и никакая премия мне этого не компенсирует. Каждый раз я пытаюсь объяснить их поведение. Двое могут не выдержать духоты, а остальные? Где и что я не доделал? Может, где-то запугал или запутал? Хотелось бы, конечно, зрителей о причине спросить. Но, по-моему, решив прийти в театр, следует доверять авторам. Я не собираюсь угождать зрителю, я ему доверяю, и от него жду того же. Если же взаимного доверия нет, то становится очень обидно. Но спектакль живой, а это самое главное. В начале лета театр выезжал на гастроли с «Когда я умирала» в Тбилиси. Там ситуация повторилась? Даже три человека не ушли. Вообще спектакль приняли восторженно. Аплодировали и смысловым поворотам, и мизансценам, например, сцене смерти, что очень приятно. Актеры, откликнувшись на столь чуткое восприятие зрителя, играли с еще большей отдачей. У грузинского театра великая история, он оказал огромное влияние на русский театр, грузинский зритель избалован хорошим театром, поэтому я очень волновался перед гастролями. Наверное, в Тбилиси такому восприятию способствовало и присутствие там узнаваемых в спектакле элементов горных рек, непроходимых дорог. Люди отчасти смотрели историю про себя. Во время учебы на курсе Петра Фоменко вы поставили «Гедду Габлер», возобновленную в его театре-студии. Какие еще ваши спектакли он видел и что сказал? Ни одного не видел. Звали? Звал, но надо три раза звать, а я не понимаю, почему. Я вообще не понимаю почему надо начинать звать и отчего все обижаются, когда не зовешь. Если тебе интересно иди. Я очень волнуюсь, когда выпускаюсь, и никого не приглашаю на премьеру. Можно же подумать о другом человеке, о том, что какие-то вещи не в его характере. Он другой, а начинается эдакий театральный роман. Кто ваши любимые режиссеры? Все режиссеры мной любимы. Это люди с иссеченной душой, поэтому, как только я узнаю, что какой-либо человек режиссер, мне его уже жалко, и я его люблю. Шутка. |