Художественное руководство и дирекцияРуслан Кулухов Владимир Хабалов Ляйсан Мишарина Наталья Перегудова Сергей Шишков Вячеслав Авдеев Константин Шихалев Творческая частьРепертуарная частьНаталья Беднова Олеся Сурина Виктория Иванова Наталья Марукова Людмила Калеушева МедиацентрАнастасия Казьмина Дарья Зиновьева Александра Машукова Татьяна Казакова Наталья Бойко Екатерина Цветкова Олег Черноус Алексей Шемятовский Служба главного администратораСветлана Бугаева Анна Исупова Илья Колязин Дмитрий Ежаков Дмитрий Прокофьев Отдел проектной и гастрольной деятельностиАнастасия Абрамова Инна Сачкова Музыкальная частьОрганизационный отделОтдел кадровАнна Корчагина Отдел по правовой работеЕвгений Зубов Надежда Мотовилова Финансово-экономическое управлениеАльфия Васенина Ирина Ерина Елена Гусева Административно-хозяйственный отделМарина Щипакова Татьяна Елисеева Екатерина Капустина Сергей Суханов Людмила Бродская ЗдравпунктТатьяна Филиппова | Подлец? Кто подлец?Александр Соколянский, ОБЩАЯ ГАЗЕТА «На всякого мудреца довольно простоты» Александра Островского — пьеса, ставшая для потомков подобием социологического теста. Каждая постановка доходчиво объясняет, чем сильнее всего заражено текущее время. Если Крутицкий с его «Трактатом о вреде реформ вообще» более страшен, чем смешон (как это было, к примеру, в «Мудреце» Марка Захарова), — стало быть, есть опасность, что в общем воздухе вот-вот раздастся зычное «Р-р-равнение напра-во!» Если особенно противен фат и болтун Городулин — значит людей тошнит от очередных молодых реформаторов. Если отвратительней всех Мамаев — значит общество живет хорошо и спокойно, а главной опасностью для него являются всего лишь дураки. Впрочем, таких счастливых периодов в российской жизни было немного.В недавно вышедшей постановке Олега Табакова, довольно незатейливой и простодушной, Крутицкий (Евгений Киндинов) — безвредная стоеросовая развалина, Городулин (Виталий Егоров) — лощеная обаяшка, да и в Мамаеве (Михаил Хомяков) есть своя комическая прелесть. Если режиссер к кому-то и безжалостен, так это к Голутвину, журналисту-шантажисту, и к гадалке Манефе — испитой бабище, которая носит несколько священнических наперсных крестов и постоянно воет начало какого-то тропаря. Видимо, и желтая «четверная власть», и сусальная казенная религиозность (стать «пятой властью» было бы ужасно прежде всего для самой Церкви!) Олега Табакова уже достали. Но главной новостью и главным событием внутри спектакля оказалась, как и следовало предполагать, роль Егора Глумова. Табаков-режиссер не очень силен в разборе, зато — с его-то актерской интуицией! — безукоризненно точен в выборе. Евгений Миронов — артист замечательный. Героическое начало соединяется в нем с мягким обаянием, доблесть — со здоровой деликатностью крепкой, незаносчивой души. Это рыцарь без страха и упрека, но также и без рыцарской позы. Ему свойственная патетика и категорически чуждо нервное пристрастие к саморекламе: он умеет быть доблестным попросту. Роль Глумова интереснейшим образом расширяет его актерский диапазон. Но Миронов, занятый новыми репетициями, еще ни разу ее не сыграл перед зрителями. Первым исполнителем в программке значится 23-летний лауреат Госпремии Сергей Безруков. Для тех, кто по случайности не знает стремительно взошедшую звезду в лицо: это — воплощенное обаяние молодости. Нежной, ясноглазой и так далее по типовому списку. С тех пор как Безруков — ради роли Сергея Есенина, на которую его соблазнил МХАТ им. Горького, — перекрасился под соломенного блондина, он сделался так марципанно красив, что за неотразимым лирическим обаянием углядеть актерский талант трудновато. Роль Глумова досталась актеру вовремя и, к счастью, пришлась впору. Надо сказать, что Олег Табаков, наделив Егора Глумова юношеской свежестью, не нарушил, а скорее уж восстановил традицию. На первом представлении пьесы, состоявшемся 1 ноября 1868 года в Александринском театре, Глумов точно так же выделялся моложавостью. Герой Островского, в сущности, и должен быть не тертым циником, а почти мальчишкой. Конечно, он успел озлиться, он «писал эпиграммы на всю Москву» — но кто же в нежном возрасте не пишет эпиграмм? И ум Глумова, и его нервность, и его зависть к чужому богатству, и сама многоярусная интрига, им затеянная, — на всем, если приглядеться, лежит печать запальчивой и опрометчивой незрелости. Что уж говорить о романтичнейшем дневнике («?желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах?») — о дневнике, испортившем всю карьеру Гоше Глумову! Когда критик Владимир Лакшин комментировал Полное собрание сочинений Островского, глумовский дневник для него служил и оправданием, и обвинением героя. Безусловным доказательством ума и таланта, благородной ненависти к тем, кому поневоле приходится прислуживать (карьерист Глумов по-человечески куда выше карьериста Молчалина!). И одновременно свидетельством страшного разложения личности: человек «сознательно и расчетливо предает свой ум». Стоит понять, как характерны эти слова для наших 70-х годов, как выговаривается здесь душевная драма зрелых, уже распрощавшихся с молодостью и с социальными иллюзиями «детей ХХ съезда». Глумов тех времен, безусловно, человек в возрасте: многое переживший и на многом обжегшийся. Ему можно сочувствовать, но никак нельзя симпатизировать. В исполнении Сергея Безрукова герой Островского прежде всего симпатичен. Появившись на сцене, он улыбается так хорошо, так открыто — нельзя не залюбоваться. За свою интригу Глумов берется с пленяющим азартом: если искать сопоставлений, на ум приходит ни коим образом не Молчалин — веселый плут Фигаро. Хочется, чтобы ему все удалось: зрители (большей половине зала сюжет, судя по реакциям, не знаком) очень за него волнуются. Герой Безрукова решительно покоряет зрительские сердца. Да и почему бы нет, за что его винить-то? Разве что за неумную мальчишескую злость в дневнике. Ну ведь в самом деле: с волками жить — по-волчьи выть. С петухами — по-петушьи кукарекать. Так жизнь устроена, все это понимают, а вот злиться — нехорошо. Спектакль Олега Табакова поставил текущему времени новый, точный и жестокий диагноз: теперешняя главная беда — не болтуны и не мракобесы. Куда страшнее (и, может быть, всего страшнее) отсутствие органического отвращения к подлости. Главная беда в том, что современному зрителю никак не объяснишь, что Глумов — такой молодой, красивый, талантливый — подлец. Зритель в это не поверит и будет скучать. Поэтому и объяснять ничего не надо, а сделаем так, как интересней зрителю. В 1868 году такие вещи были яснее ясного. Уж на что бестолков старик Крутицкий, а и он, попрощавшись с Глумовым, говорит сам себе: «Он льстив и как будто немного подленек; ну, да вот оперится, так это, может быть, пройдет?» Может быть, пройдет. | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
