Художественное руководство и дирекция

Руслан Кулухов
Владимир Хабалов
Ляйсан Мишарина
Наталья Перегудова
Сергей Шишков
Вячеслав Авдеев
Константин Шихалев

Творческая часть

Репертуарная часть

Наталья Беднова
Олеся Сурина
Виктория Иванова
Наталья Марукова
Людмила Калеушева

Медиацентр

Анастасия Казьмина
Дарья Зиновьева
Александра Машукова
Татьяна Казакова
Наталья Бойко
Екатерина Цветкова
Олег Черноус
Алексей Шемятовский

Служба главного администратора

Светлана Бугаева
Анна Исупова
Илья Колязин
Дмитрий Ежаков
Дмитрий Прокофьев

Отдел проектной и гастрольной деятельности

Анастасия Абрамова
Инна Сачкова

Музыкальная часть

Организационный отдел

Отдел кадров

Анна Корчагина

Отдел по правовой работе

Евгений Зубов
Надежда Мотовилова

Финансово-экономическое управление

Альфия Васенина
Ирина Ерина
Елена Гусева

Административно-хозяйственный отдел

Марина Щипакова
Татьяна Елисеева
Екатерина Капустина
Сергей Суханов
Людмила Бродская

Здравпункт

Татьяна Филиппова

Готов застрелиться? Всегда готов!

Наталия Каминская, Культура, 17.12.2009
Пьеса Чехова «Иванов» вернулась на сцену Художественного театра спустя 33 года. От ефремовской постановки 1976 года до нынешнего спектакля Юрия Бутусова прошло время, исчисляемое возрастом Иисуса Христа. Тот «Иванов» был явно этапным для режиссера, театра и артистов. Нынче его пропорции кажутся насквозь классическими, а стиль сценического повествования — чистым реализмом. Но стоит вспомнить, как этот реализм был на тот момент мучителен и беспощаден. Как смотрелась выстроенная на cцене Давидом Боровским старинная усадьба — это был прекрасный и неотвратимо приходящий в запустение мир. В нем страдали люди, которые из нынешнего далека кажутся прекрасными. Но тогда во взнервленной и одновременно вязкой атмосфере действия ясно ощущался стоячий воздух 70-х, и игравший Иванова Иннокентий Смоктуновский был совершенным интеллигентом застойной эпохи со всеми его малоприятными чертами.

Нынче Иванова играет Андрей Смоляков, в котором узнаешь не столько интеллигента, сколько представителя так называемого среднего класса. Когда Иванов — Смоктуновский говорил, что он «надорвался», приходили на ум усилия интеллектуального, духовного порядка. Когда их произносит Иванов — Смоляков, чувствуешь, что этот человек устал или от конкретной тяжелой и бессмысленной работы, или, напротив, от непреодолимой серости бытия. Сын Давида Боровского Александр оставляет нынче от усадьбы одну облупившуюся ограду в глубине сцены, а сам ее планшет весь заваливает сучьями и обрубками деревьев. Видно, что еще недавно здесь шла какая-то деятельность, пилили, складывали в снопы, расчищали место для новых побегов. Куски стволов кое-где даже побелены, значит, за садом, было время, как следует ухаживали. Но это время прошло. Теперь пространство жизни завалено хламом, пространство театральной игры — тоже. Артистам негде ступить, мужчины спотыкаются о мертвые деревяшки, а женщины цепляют и рвут об них подолы платьев. Старое пианино стоит у подножия рампы, будто вынесенное за пределы текущей жизни. Крышка открыта, по клавиатуре разбросаны нотные листки. Сарра и Шабельский, видать, давненько уже не исполняют фортепианных дуэтов — нет ни сил, ни желания. Один мотивчик остался, единственное музыкальное сопровождение спектакля. Не мотивчик даже, а убогое аккордовое «умца-умца», ради исполнения которого не надо было учиться когда-то музыке и глядеть в ноты.

Пьесу Юрий Бутусов поставил задом наперед. Начинается с того, как Иванов застрелился на собственной свадьбе, и идет назад, последовательно, вплоть до первых диалогов с Саррой и доктором Львовым. Кончается же спектакль тем, что Иванов молча таскает сучья и бревна. Работает. Наверное, постепенно надрывается от чисто физической тяжести поднимаемых предметов. Но ясно ощущаешь, что не в «физике» тут дело, а в неодухотворенности труда, в том как это, в сущности, бессмысленно. «Надо работать», — говорил барон Тузенбах в другой чеховской пьесе. Ну и что из этого вышло? Работай — не работай, а кардинальный стимул и смысл твоей жизни все равно безнадежно ускользнули. Так Астров устал от маеты земского врачевательства, а Войницкий — от трудов во процветание имения своей племянницы Сони. Экзистенциальное мироощущение, берущее в чеховских пьесах свое начало, отчетливо читается в нынешнем мхатовском спектакле, притом читается абсолютно своевременно. История Иванова легко укладывается в мир современного человека, утратившего прочные опоры и ясные цели. И не то чтобы Бутусов со всем этим сильно серьезничал или, тем паче, подпускал надрыва. Но и смеха мало, все сказано с позиции честной, профессиональной констатации. 

Известная склонность режиссера Бутусова превращать трагедии в фарсы (так он поступил в свое время в МХТ с «Гамлетом», а в «Сатириконе» с «Ричардом III» и «Королем Лиром») на этот раз уступает место иронии, но, как уже было сказано, не тотальной. После каждого эпизода Иванов пускает в ход револьвер. Раздается очередной выстрел, герой снова падает, но тут же выходит какой-нибудь персонаж, обращается к нему, и приходится вставать, как-то соответствовать. Получается, что даже застрелиться как следует не дают — всем чего-то надо от человека, которому уже ни от кого, даже от самого себя не надо ничего. Все это было бы смешно, когда бы не было так ясно, что каждый эпизод — будь то ситуация безденежья или невозможность ответить на любовь Сарры, а также на упования юной Саши, или унизительная, хоть и великодушная, услуга друга Лебедева, реально могут стать поводом для того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Тем более что этот Иванов, как говорится, всегда готов. Доктор Чехов ведь написал своему герою не только социальный диагноз, но и медицинский — жесточайшую депрессию. Не раз довелось видеть спектакли, в которых Иванов был откровенно болен. Но Андрей Смоляков, кажется, впрямую болезнь не играет. Хотя существует как бы на одной ноте, в одном и том же регистре, почти не повышает голоса, почти не меняет мимики и пластики. Играть так, видимо, достаточно трудно, психическое состояние Иванова передается артистом верно, но как-то не ярко, не «премьерно». Из заглавного героя Иванов, таким образом, превращается в спектакле Бутусова в одного из многих — здесь ведь все маются по-своему. И доктор Львов — Павел Ворожцов, не столько прямолинейно-честный, сколько просто несчастный — от неразделенной любви, от беспросветной земской рутины. И Лебедев, которого с каким-то веселым, упоенным отчаянием играет Игорь Золотовицкий. Славный, простодушный выпивоха любит порассуждать под водочку, общество любит, типичный экстраверт. Но жена (Полина Медведева) — скряга, и с дочкой Сашей все неладно. Проходное вроде замечание супруге: «Дай людям закусить», — он превращает в целый вопль-монолог. Этот Лебедев, быть может, и проще организован, чем его друг Иванов, его искомая гармония всего лишь — в нормальных человеческих взаимоотношениях, но ведь и они здесь недостижимы. Саша — Наталья Швец будто унаследовала от своей мамаши что-то прямолинейное, непробиваемое, а вместе с тем отцовская доброта в ней тоже есть. Очень интересна в спектакле Сарра, которую Наталья Рогожкина снабжает чуть уловимой национальной приметой. Нет, разумеется, никакого еврейского анекдота, а есть экзальтация умной головушки, все давно понявшей, но все пытающейся еще и еще докапываться до сути. Лететь, как бабочка на огонь, держа при этом спину прямо и изо всех сил изображая бодрость. Ни разу Сарра — Рогожкина не покажется чахоточной, напротив, она притворно кашляет, дразня надоедливого Львова. Эта очаровательная, рыжая максималистка вполне способна умереть вовсе не от туберкулеза, а от краха мечты и надежды. Вот у графа Шабельского — Сергея Сосновского тут драмы нет: желчный, опустившийся дядька, давно оставивший приличия, если они у него вообще были. «Моя жена похоронена в Париже», — сообщает он с гордостью беспросветного обывателя.

Есть старый музыкальный анекдот про то, как незадачливый студент композиторского факультета сдал вместо положенной сонаты собственного сочинения «Лунную сонату», только переписанную задом наперед. «Что ж, Бетховен и в таком варианте звучит отменно», — сказал педагог. Вот и Чехов, оказалось, звучит в обратном порядке весьма убедительно. Хотя в отличие от сонатной формы с ее четкими канонами чеховские пьесы написаны как ряд сцен, соединенных не столько отчетливым сюжетом, сколько настроением и ощущением тщетного людского хождения по кругу. К слову, как раз «Иванов» в меньшей степени, чем «Дядя Ваня» или «Вишневый сад». «Иванов» — пьеса ранняя, с признаками старых драматургических канонов, которые особенно видны в сценах, где представлено жалкое уездное общество. Но именно эти сцены Бутусов изрядно купировал, сосредоточив внимание на основных героях. Отмотанные назад, события пьесы по первому взгляду выстроились в цепь от следствия к причине, то есть вроде бы мы видим, как Иванов дошел до самоубийства. Но на самом деле это — обманная цепочка. Перед нами экзистенциальная история человека, который с самого начала (или с конца, поставленного театром в начало) лишен смысла и желания жизни. Вот музычка спектакля, исполняемая каким-то лабухом на двух примитивных, бесконечно повторяемых аккордах, и есть лейтмотив такой жизни, которой, в сущности, не должно быть, но именно она весьма узнаваема.