Миндаугас Карбаускис: Внутри меня по-прежнему сидит артистАлексей Филиппов, Известия, 25.02.2003 Когда Миндаугас Карбаускис выпустил свой первый спектакль на профессиональной сцене, всем, кто посмотрел премьеру «Табакерки», стало ясно: в наш театр пришел настоящий режиссер. Затем была мхатовская премьера — и театралы поняли: появился большой режиссер. Потом он снова поставил спектакль в театре Табакова, и тут уже заговорили о событии. Во вторник у него вышла очередная мхатовская премьера: пьеса называется «Копенгаген», в ролях Табаков, Плотников и Барнет. Перед началом спектакля корреспондент «Известий» Алексей Филиппов взял у Карбаускиса интервью. - Ты приехал в Москву поступать на режиссерский сразу после школы? — До этого я учился в Литве. На актерском. Потом три года лежал на диване, потому что не получил работы. А когда окружающие сказали, что я самый большой неудачник, который только может быть, я уехал в Москву. - Когда ты, студент ГИТИСа, пришел ставить спектакль в модный московский театр и начал работать с актерами «Табакерки» тебе было страшно? Приходилось преодолевать себя и их? — Я сам был ужаснейшего характера актер. Поэтому и ушел из профессии. Зато теперь я очень хорошо понимаю другую сторону. Там все есть — и самое гнусное, и самое красивое. Между мной и артистами на каждом спектакле все происходит заново. - Раньше мне казалось, что несостоявшийся актер носит это в себе всю жизнь… — Я поступил на актерский, чтобы меня не взяли в Советскую Армию. И приняли меня только из-за этого: в последний год перестройки литовские вузы выручили огромное количество парней. А потом меня даже хотели выгнать. - То есть театр для тебя был не важен, ты просто хотел откосить?.. — Не только. От армии меня бы откупили в любой момент. Я и в самом деле хотел стать актером. Но в институте мне говорили, что я скорее теоретик, а на третьем курсе я и сам уже не понимал, зачем мне это. К тому же мы с другом чувствовали себя в Литве чеховскими Ивановыми: мы знали, что где-то есть Африка, но побывать в ней не могли. В Москве все сразу стало по-другому. Сходное ощущение испытала одна моя однокурсница, приехавшая сюда из Швейцарии. - Как режиссер ты сложился в Москве, но темы и стилистика твоих спектаклей литовские. Откуда это? Можно ли сказать, что ощущение театра и жизни — вещи генетически заданные? — Это родилось в ГИТИСе. Туминас и Някрошюс — типично гитисовские ученики; то литовское, что критика находит у Мильтиниса, родилось в Париже. Я абсолютно нелитовский режиссер, форма меня раздражает. У меня совсем другой подход: я выращиваю актера, принимаю во внимание зрителя, пробую учитывать то, что спектакль нужно продать. - В чем для тебя состоит суть и смысл режиссуры? — Я хочу реализовать в своих спектаклях то, что спасает нас от душевной дряни — если оставишь это внутри, то скурвишься или заболеешь. К тому же я «разводчик». Я очень честно работаю, но для того чтобы спектакль получился искренним, могу обмануть, как хочу. У меня очень хорошая профессия. Она мужская, в ней есть позитивная ответственность, она текуча — ты все время должен идти дальше. Но если ты умен, то не станешь выдавать всего, что в тебе есть, а попробуешь распределить это во времени. Режиссерская профессия многому учит, но при этом она гибельна, она просит у тебя все большего, а где это взять? На два-три спектакля хватит гитисовского образования и того, что у тебя внутри, а дальше может пойти штамп… Тебе не кажется, что реализоваться в театре — безумная идея? - По отношению к критикам это, безусловно, так. — А режиссер может реализоваться в театре? - Он может реализоваться в спектакле, в определенном отрезке своей биографии, а потом уходит то, что делает его интересным. — Режиссерская судьба заканчивается тем, что диалог подменяется монологом. Как бы это объяснить… Вот видишь: есть человек и есть его тень, волна, которую он создает. Когда человек начинает верить, что эта волна (его спектакли, рецензии на спектакли, премии и почетные звания) и есть он сам — всему приходит конец. Я работаю, пользуюсь профессиональными навыками, вкладываю в спектакли свою душу, но мне хватает самоиронии отчуждаться от этого. Это игра в другого себя, себя режиссера. А когда я поверю, что он - это я, мне придет конец. На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000 Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000 Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000 Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000 Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000 Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000 Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000 Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000 Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000 Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000 Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000 Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000 Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000 |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
